Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

Со временем она обнаружила, как трудно поддерживать отношения, когда оба заняты: она усиленно трудится всю неделю, он тоже, у нее остается только субботний вечер и вторая половина воскресенья, потому что бассейн – дело святое, зато он в воскресенье занят, играет в регби на стадионе Шарлети. Однажды она сходила на матч с командой из Байонны, но нельзя сказать, что ей понравилось: «фиолетовых» раскатали в пух и прах.

* * *

Вот уже неделю у Эжена Ле Гоффа болела спина из-за того, что он нагибался, складывал досье и архивы, переносил их, коробки неустойчиво громоздились во всех трех комнатах, придется прикупить еще несколько десятков упаковок, чтобы освободить все полки, а подобная акробатика ему уже не по возрасту. Эжен впал в уныние – вся его жизнь стиралась с лица земли, казалось, будто он загружает собственный гроб. На тонущем корабле наступает момент, когда бесполезно вычерпывать воду и пора спасать свою шкуру, пока не поздно. Но хочет ли он выжить в этом крушении? Его журнал скоро уйдет в небытие, и он вместе с ним. За последние месяцы все стремительно обвалилось, продажи «Маяка», который кое-как выплывал последние тридцать лет, резко упали. Эжену ставили в вину убеждения, которых он никогда не разделял, и несколько статей, появившихся в прессе под оккупацией, но это были литературные или художественные статьи, отнюдь не политические, – и вот, пожалуйста, сегодня его обвиняют в предательстве и должностном преступлении, на него, как и на многих других, легла печать позора, хотя он всего лишь выполнял свою работу, работу литературного критика и директора журнала. Он публиковал писателей, которые ему нравились или казались интересными, часто давних друзей, он издавал авторов из Сопротивления и коллаборационистов, поэтов-фашистов и поэтов-евреев, его не волновали ни удостоверения, ни политические позиции, главное – талант. Между прочим, комитет по чистке его оправдал, но зло уже свершилось. Тот мир, который он любил, исчез – если у тебя нет в кармане партийного билета или ты не миллиардер, ты обречен на смерть.

Эжену пришлось освобождать помещение, владелец дал время до конца месяца, чтобы съехать, но как это сделать, если нужно упаковать еще двадцать лет архивов? Он просто не успеет. На Эжена навалилась усталость, он слишком стар, чтобы сражаться, а главное, он совсем один – друзья, вчера еще столь многочисленные, попрятались и ничем не помогали. Все его скромные сбережения ушли судебным приставам, которые угрожали гражданским банкротством, а пенсии лицейского преподавателя не хватит. На что он будет существовать? Неужели его ждет нищая старость после целой жизни кропотливого труда и любви к литературе? Какая несправедливость! Где взять деньги, чтобы оплатить аренду за несколько триместров, электричество, вернуть долг владельцу типографии, который дал ему кредит и больше с ним не разговаривает, оплатить перевозчика? И еще сотню счетов? Великое начинание закончилось катастрофой. Он рухнул на стул, прикинул, не отправить ли все это добро в печь и себя заодно. И черт с ними, с грядущими поколениями. Кого сейчас волнует его прекрасный журнал? Где сегодня те литераторы, которые умоляли его о публикации? В эти черные дни он остался один, расплачивался за ошибки прошлого, за то, что пренебрегал менеджментом и управлением делами, за страх перед бумажками, из-за которого он не открывал письма со счетами, напоминаниями, предупреждениями и по разгильдяйству позволял им накапливаться. Эжен совсем пал духом – природная склонность откладывать на завтра помешала ему стать великим писателем, о чем он мечтал в молодости, но все-таки жизнь прошла не зря, ведь он создал ведущий литературный журнал и мог гордиться проделанной работой. Он выбросил в мусор пачку так и не распечатанных уведомлений. Какой смысл открывать их сейчас?

В этой стопке он заметил письмо, не такое, как прочие заказные, отпечатанные на машинке, – бледно-голубой конверт, надписанный неровным наклонным почерком. Эжен открыл его ножом для бумаг и достал листок в клеточку, вырванный из блокнота, – на нем оказалось стихотворение под названием «Кем я был, пока не узнал тебя?». Эжен наклонился к абажуру, начал читать и вдруг забыл обо всем – о неприятностях, о денежных проблемах, о боли в спине, о войне и катастрофе; он воспарил и унесся вдаль. Тридцать изумительных строк. Что еще можно сказать об этой рукописи, возникшей из ниоткуда? Такого потрясения он не знал со времен первых катренов Гильвика[39]. Простота и утонченность, достойные Неруды, живое дыхание и невероятная сила эмоций. Волшебный текст, который покоряет тебя, словно возлюбленная, озаряет и умиротворяет, превращая тебя самого в поэта. И внезапно Эжен почувствовал себя счастливым – нет, все же он не напрасно живет, его предназначение – быть издателем и сражаться за свой журнал. И сейчас в его руках не что иное, как недостающее звено между Арто и Буске[40], уж точно не проходное стихоплетство. Поэзия была главным делом жизни Эжена – не в прямом смысле, как он надеялся в молодости, ему всегда не хватало индивидуальности, чтобы не быть банальным, огня, пульсации, проще говоря, гениальности. Зато вместо пера он обладал нюхом, чтобы выискивать таланты, и множество знаменитых авторов опубликовали свои первые сонеты в «Маяке». На миг Эжена охватило сомнение: не подшутил ли кто над ним? Вполне в духе Френкеля устроить подобную мистификацию и заморочить ему голову. Но кто может обладать таким редкостным талантом, таким изяществом и незнакомым стилем? Нет, перед ним будущий поэт, который уже два года назад отправил эти несколько строф в надежде увидеть их в журнале, настоящий поэт, витающий в облаках и не понимающий, как действовать, – он даже не приложил сопроводительного письма. Эжен взял конверт и разобрал на обороте имя отправителя: Тома Вирель, Сен-Мор.

Эжен Ле Гофф достал бланк, в шапке которого был отпечатан красной охрой знаменитый и гордый финистерский маяк, и составил послание молодому человеку – а поэт, без сомнения, был молод, судя по несформированному почерку, – чтобы объяснить, почему на ответ понадобилось два долгих года; разумеется, упомянул значительное количество получаемых рукописей, а также внезапные неразрешимые проблемы, связанные с Освобождением, не забыв неумолимый и роковой спад продаж, ибо в наши дни люди все меньше читают стихи. В заключение издатель выразил сожаление, что не смог опубликовать это замечательное стихотворение, поскольку владелец типографии, которого он считал другом и любителем искусства, оказался алчным и мелочным торгашом. Эжен перечитал написанное, оценил бессодержательность своей туманной прозы,