Снегири на снегу (сборник) - Олег Георгиевич Петров

избах. Вы не интересуетесь русскими иконами, Ольмиц? Нет? И напрасно. Это – хороший капитал, если отбирать со знанием дела и знать, кого это может заинтересовать в фатерлянде. Так вот, дорогой вы мой, подставка со светильником, для икон, которые русские верующие люди размещают в самом почетном углу своего дома, это и есть божничка. Садитесь, Ольмиц, оценка – не более трех баллов, и те я ставлю вам исключительно за «языческое капище». Сильно это вы ввернули!

– В школе, господин оберштурмбаннфюрер, у меня были неплохие успехи по истории. Языческие обряды интересовали особо. Но вот эта «божничка»! Ха-ха-ха! Водрузить на божничку! Я представляю!.. Задницей на горящий светильник! И такой почет, и припекает! Ха-ха-ха-ха!

– Не кощунствуйте, Ольмиц! – снова сморщился Штольц. – Православие, безусловно, убогая религия, но все-таки это вера в Бога, а не в большевистские теории. И очень полезная нам разновидность веры – русские попы учат паству терпению, покорности. Такие рабы нам и нужны!

– Русские попы еще учат свою паству браться за оружие и стрелять в иноземных завоевателей. Они и в былые времена всегда призывали русских быть патриотами своей земли. Тевтонский орден пострадал от славянского князя, которого русская церковь объявила святым. Желтые полчища с Востока в конце концов тоже были изгнаны русскими крестом и мечом. Наполеон был предан анафеме православными священниками, – оборвав гогот, вдруг угрюмо проговорил Ольмиц. – Пару недель назад мне пришлось в одной деревне неподалеку повесить такого попа, а его кривобокий и прогнивший за долгие годы храм спалить. Этот поп организовал целую бандитскую шайку, которая пустила под откос воинский эшелон с боеприпасами, уничтожила более двух десятков солдат фюрера и примерно столько же русских полицейских.

– А вы, Ольмиц, навели меня на одну идейку… Вы гарантируете, что спецотряд русских в ловушке и не выскользнет? – спросил Штольц, заодно стараясь уйти от скользкой темы, которая прорезалась, как ему показалось, в разглагольствованиях недоучившегося историка.

– Взгляните на карту. По-моему, комментарии излишни. Мы тщательно подготовили операцию, – Ольмиц с каменным выражением развернул перед оберштурмбаннфюрером полевую карту, которую вынул из плоского планшета черной кожи.

– Не дуйтесь, Ольмиц, – поощрительно улыбнулся Штольц. – Нам надо не просто уничтожить чекистский отряд. Нам надо сделать это быстро и без излишних фейерверков. Если все получится, Ольмиц, я первый буду ходатайствовать о высокой награде для вас.

– Благодарю вас, оберштурмбаннфюрер! Я уже дал команду ловушку захлопнуть!

Штольц, конечно, не стал делиться с Ольмицем только что возникшей у него идеей. А она нравилась ему всё больше и больше. Если с чекистским отрядом в Коростянском лесу будет действительно покончено быстро, то почему бы не убедить Москву, что отряд… продолжает действовать. И не просто затеять с красными радиоигру, заваливая русских «дезой», но и требовать присылки пополнения, оружия, боеприпасов, питания. Это будет очень своевременно. Фюрер решил взять реванш за кошмар под Сталинградом, и Штольц кое-что знал о намерениях высшего командования на лето сорок третьего года.

***

Раненый говорил тихо, осторожно сглатывая воздух:

– Он мне только так назвался. Запомни, говорит, фамилию «Барабин» и подпись «Я – один двадцать четыре» – она навроде пароля, как вы и сказали, – чтобы, значит, маляву, то есть, эту, ну, шифровку подтвердить.

– Что-нибудь еще он передавал, на словах?

– Нет, только это.

– Значит, явку он тебе в Авдотьино дал… А если бы ты там никого не нашел? Какой-то запасной вариант-то есть?

Раненый тяжело вздохнул. Потом нехотя проговорил:

– Да, есть… Но…

– Что? Ну?

– Стремный он! Я Степан Яковличу говорил… Я бы туда – ни ногой…

– Ну-ка, ну-ка, поподробнее, – насторожился Ткачев.

– Он когда мне адрес назвал… Это – в городе, – пояснил Василий. – Говорит, мол, если совсем край, то пойдешь на Красноармейскую, четырнадцать. И называет фамилию. Так меня, как из ушата, окатило, – это же дядька мой!..

«Наверное, поэтому на тебе выбор и остановил наш товарищ», – подумал Ткачев. В Калининске – Остбурге на улице Красноармейской, в небольшом домике под номером 14 проживал Иван Прокопьевич Пряхин, ныне работник городского бургомистрата. В прошлом Пряхин был заместителем председателя горисполкома. В тридцать седьмом его арестовали, как врага народа. А в сорок первом вошедшие в город немцы освободили Пряхина из местного домзака и взяли, как пострадавшего от Советов, к себе на службу. Только руководитель местного подполья знал, что клеймо «врага народа» с Пряхина было снято, а за несколько дней до прихода немцев чекисты предложили Ивану Прокопьевичу остаться в городе для подпольной работы. Ткачев догадывался, что, скорее всего, никакой вины за Пряхиным и не числилось – под общий «замес» попал, мало ли кто и о чем настрочил в свое время на него донос. Или разобрались в местном УНКВД, что на зампреда горисполкома полный поклеп был, или, вполне возможно, другой вариант использовали: дескать, виноват ты, гражданин Пряхин, но для трудового народа и социалистической Родины не потерян, и появилась у тебя возможность вину перед советскими людьми искупить в борьбе с врагом. Так или иначе, но у подпольщиков имелась возможность добывать в бургомистрате кое-какую полезную информацию и – что было самым важным – чистые бланки аусвайсов и всевозможных справок, необходимых подпольщикам и партизанам для легального передвижения и проникновения к немцам.

– И что же? – спросил Ткачев, уже догадываясь, каков будет ответ. Так и оказалось.

– Мутный мужик, подстава! – раненый разволновался. – Я предупреждал Яковлича! Ему-то откуда знать? Конечно, в свое время дядька такая важная шишка был – куда с добром! С мамкой моей и не знался, особливо после того, как меня впервой, по малолетке, закатали. А потом ишь чо оказалось-то – вражина. Цельную кодлу вредителей в городе организовал! А я так думаю: не только вредили, а еще и немчуре помогали! А то с какой радости гансы, как только в городе нарисовались, вскорости дядьку под белы руки да в городскую управу усадили. Заработал, видно, гад, на белую немецкую булку! – Раненый выругался. – Не верю я ему! Говорил Яковличу, говорил… И как он в к партизанам доверие влез?!

Раненый замолчал и отвернул лицо к стене.

– А ты не подумал, что твой дядька не к нам в доверие влез, а к немцам? – спросил Ткачев.

Раненый мотнул головой обратно, уставился на Ткачева.

– Вы чо гоните-то? Его ж еще в тридцать седьмом разоблачили!..

– Вот что, Василий… Это долго объяснять. Скажу коротко: твой дядька – никакой не враг народа. На подпольной работе он в городе. Запасной адрес тебе правильный сообщили.

– Да вы не в курсях. Кто-то вам тоже напел не то… – с горечью проговорил Мятликов. – Э-эх… Вы ж поймите! От безвыходности это! Ежели б в деревне «хата» спалилась… У Яковлича других