Убей крестоносца - Александр Васильевич Чернобровкин

высотой метра три с широкой и высокой калиткой, въезжаю верхом. Раньше он принадлежал чиновнику среднего ранга, начавшему службу при предыдущих правителях. Незадолго до моего приезда был раскрыт очередной заговор, не знаю, реальный или выдуманный — и дом остался без владельца, причем семья была продана в рабство. Всё, что находилось в нем, включая восемь рабов, мула, кур и гусей, были переданы мне во временное пользование. К ним добавились два великолепных жеребца, боевой и верховой, выбранные мной в конюшне правителя, мой слуга Чори и пара салюки, задавивших для начала всех гусаков, которым не понравились новые хозяева двора. Гусынь и кур, в том числе петухов, не тронули. Разве что порой гоняют по двору от скуки. Занимается этим кобель. Суке некогда. Недавно произвела на свет семь щенков. Все уже распределены. Эта порода здесь на особом счету. Круче только охотничьи гепарды.

Перевезя из Александрии в Каир свое барахло, слугу и собак, я решил повысить качество личной жизни. Среди моих рабынь была девчушка-мулатка лет пятнадцати, ранее помогавшая жене хозяина обслуживать его по ночам, но не в моем вкусе. Подарил ее Чори. Судя по громким стонам по ночам, они оба нашли, о чем мечтали. Можно было бы купить за небольшой калым жену. Многие чиновники мечтали породниться с фаворитом правителя. Больно уж страшненькие были местные девицы на мой избалованный вкус.

Я сходил на невольничий рынок, который располагался на берегу Нила ниже моего дома по течению. На него подвозили товар и сверху, и снизу. Собирался купить европейку. Мне сказали, что бывают изредка. В основном гречанки, захваченные в Малой Азии. Там тюрки-сельджуки воюют с ромеями, точнее, налетами разоряют их земли. Как ни странно, европейские женщины не пользуются здесь повышенным спросом. Слишком независимые, приходится втемяшивать им местные правила поведения. Обычно покупают молодых и красивых для гарема.

Каирский невольничий рынок, как меня заверили, самый большой в Египте. Правда, в Александрии мне говорили то же самое о своем. Он, действительно, не мал. В жаркую погоду без передышки в тенечке весь за раз не обойдешь. Сейчас не жарко, да и весь обходить не пришлось. Еще шли сельскохозяйственные работы на полях и огородах, так что спрос в основном был на молодых крепких мужчин. Женщины расходились хуже, поэтому их было намного больше. Где-то в начале второй трети рынка я нашел ту, что хотел. Точнее, в планах у меня была другая, но увидел эту — и купил. Она была берберкой или, как они себя называют амазигой лет тринадцати-четырнадцати. Одета в грязную рваную темно-синюю тунику с коротким рукавом и длиной до середины щиколотки. Босая. Не то, чтобы светлокожая, как североевропейка, а слегка загорелая, как жительницы юга русского Черноземья. Распущенные волосы длинные, до середины спины, густые, темно-каштановые, вытянутое неширокое лицо, ровный носик, губы средней полноты, округлый подбородок и, что самое главное, огромные глаза василькового цвета. Казалось, что всасывают тебя, как водоворот, и при этом видят со всех сторон, в том числе и сзади. Стряхнув наваждение и стараясь не встретиться с девушкой взглядом, я задрал тунику спереди выше сисек среднего размера, с темными сосками, которые боевито торчали немного вбок, открыв длинные стройные ноги, густую поросль спутанных каштановых волос на лобке и плоский живот. Затем посмотрел задницу, узкую, подростковую, и спину с ямочками на пояснице. Неприятных дефектов не обнаружил.

— Сколько стоит? — спросил я носатого пухлогубого длиннобородого толстого иудея-продавца на его родном языке.

— Красивая девушка и целка, — вместо ответа начал он нахваливать товар.

— Ты лично проверил⁈ — насмешливо поинтересовался я.

Он показал в ухмылке широкие просветы вместо зубов в верхней и нижней челюстях, появившиеся, видимо, в результате честной торговли, и сообщил:

— Тогда бы она стала намного дешевле! Смотри, какая красивая, молодая, здоровая…

— Кончай выделываться, называй цену, — потребовал я.

— Сто динаров, — после глубокого вдоха, словно собрался прыгнуть с высокого обрыва в реку, выпалил он.

— За такие деньги я куплю полквартала баб, включая твоих дочерей, — проинформировал я. — Десять — и не больше.

Он скинул всего пять, после чего услышал на прекрасном нынешнем варианте иврита, который я отшлифовал в Акре, общаясь с тамошними торгашами и ростовщиками, что думаю о нем, сыне ишака, его матери-верблюдице и всех остальных родственниках, тоже животных. К нам даже подтянулись его соплеменники, чтобы, как я предположил, перенять опыт ведения торга. Франк, настолько хорошо владеющий их языком, явно был здесь в диковинку. Европейцы, особенно французы, во все времена, за редчайшим исключением, не стремились изучать другие языки. Они своим-то владели кое-как. Впрочем, ругани это не касалось, усваивали быстро.

Старался я не зря. Пухлогубый торговец заулыбался и снизил цену сразу до пятидесяти динаров. Дальше был короткий обмен оскорблениями, после чего остановились на тридцати динарах. Я отсчитал торговцу монеты новой чеканки. Он начал проверять каждую.

Мне было влом ждать, предупредил:

— Если найдешь хоть одну фальшивую, тебя зальют в рот расплавленный свинец, потому что я получил их вчера от самого Аль Малика ан-Насира Салаха ад-Дунья ад-Дина Абу аль-Музаффара Юсуфа ибн Аюба ибн Шази аль-Курда. Знаешь такого?

— Кто же не знает нашего великого повелителя, наше солнце и надежду⁈ Крепкого ему здоровья и долгих лет жизни! — испуганно воскликнул торговец и тут же без проверки ссыпал монеты в свой кожаный кошель, изрядно потертый.

Девушка очень внимательно следила за тем, как я расплачивался. Мне показалось, что ей очень понравилось, что оценили в такую большую сумму, хотя считать, уверен, не умеет. И на меня посмотрела без неприязни, агрессивности, которые возникли, когда задирал подол ее туники и осматривал тело.

— Иди за мной, — приказал я на ее родном языке, несколькими фразами из которого овладел, когда жил в Карфагене в разные эпохи, заставив девушку вздрогнуть от удивления.

Пошел с ней к лавкам по соседству с невольничьим рынком. Я впереди, она строго за мной, как положено женщине-берберке.

Спросил я, не оборачиваясь:

— Как тебя зовут?

— Тинта (Солнце), — ответила она.

— Красивое имя! — похвалил я и назвал свое, переведя с греческого его значение.

— У тебя тоже красивое имя! — как сумела, отблагодарила она.

Я остановился перед первой же лавкой, в которой торговали тканями и готовой одеждой, мужской и женской, и приказал девушке, кивнув на товар:

— Тебе надо переодеться, чтобы выглядела прилично.

— Что именно взять? — спросила она.

— Откуда я знаю, что