Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

что я ее опозорил, куда мне деваться?» Чжоу Яоцзу возразил: «Так она же не девица невинная, что значит опозорил – не опозорил!», и предупредил приятеля, что не нужно позволять женщинам себя одурачить, иначе в этой жизни не стоит и надеяться, что заживешь с милой. Ван Чуньшэнь запрокинул голову к небу и глубоко вздохнул: «На мою несчастную долю не хватило такой хорошей жены, как у тебя!» На что Чжоу Яоцзу вслух ответил: «Да, она всего-то и умеет что печь всякие сладости», но на душе у него стало приятно. И на самом деле, если мужики в Фуцзядяне и завидовали ему, то в основном из-за Юй Цинсю. Однако сам он иногда чувствовал, что жене с ним невесело, ведь она часто пристально смотрела на него, невольно вздыхая, и взгляд ее мерк. Кроме того, до беременности она любила выпить водочки, а выпив, отправлялась бродить по улицам, где не могла удержаться от разговоров с первыми встречными. Он думал, что если бы она в душе не испытывала одиночества, то не вела бы себя таким образом. Еще Чжоу Яоцзу заметил, что жене нравилось с поводом и без повода заговаривать с ним о Фу Байчуане, при этом во время разговора она часто наклоняла голову, чтобы он не видел выражения ее лица. Тот раз, когда, несмотря на неудобства своего положения, она все равно отправилась в шелковый магазин шить маски, муж понял, что сердце жены занято Фу Байчуанем. Однако Чжоу Яоцзу ничего не опасался, ведь Юй Цинсю носила под сердцем его ребенка, а Су Сюлань была женщиной, которую Фу Байчуань никогда не смог бы бросить. Разве могли эти двое несвободных соединиться и быть вместе?!

Заметив, что черный конь исхудал, бока его ввалились, а грива поблекла, Чжоу Яоцзу посоветовал Ван Чуньшэню не перетруждать животное. Если конь надорвется и помрет, то как Ван Чуньшэнь будет работать после чумы? Возница ответил: «У него много сил, я его чувствую», а договорив, прижался лицом к коню. Одетый во все белое Ван Чуньшэнь и его черной масти конь смотрелись рядом словно два призрака.

Все въезды и выезды из Фуцзядяня, даже ледовые переправы, перекрыли солдаты, связь Фуцзядяня с внешним миром была полностью перерезана. После разделения городских кварталов на четыре района на улицах, напротив, прибавилось людей. С введением блокады открытых лавок осталось мало, как зерен риса в жидкой каше, их буквально можно было пересчитать по пальцам. Комитет по борьбе с эпидемией для обеспечения населения жизненно необходимым открыл в каждом районе пункты с дровами и рисом, где жители могли, не потратив ни медяка, получить продукты и вещи. Люди с бирками на плече и маской на лице, таща за собой санки, или же с коромыслом на плечах отправлялись за дровами и рисом. В местах выдачи царило оживление. Заскучавшие сидеть дома мужики, собравшись в кучу, опускали маски, закуривали трубки и на расстоянии в несколько метров перебрасывались шутками. Женщины же при встрече перешептывались о том, кто умер, кого отправили в изолятор и о прочих новостях. Они прослышали, что перед введением блокады некоторые жители, страдавшие кашлем, из опасения оказаться в чумном изоляторе сбежали из города. Больше всего женщины обсуждали, куда те люди могли отправиться. Некоторые говорили, что те сбежали на винокурню семьи Тянь, другие считали, что спрятались в католическом соборе, а кто-то полагал, что они пробили прорубь на Сунгари, прыгнули туда и ушли по реке.

Когда эпидемия в Фуцзядяне только начиналась, в этих краях появились два торговца опиумом. Они вырядились в нищих, спрятали опиум в полости дорожных посохов и нацелились на тех бедолаг, кого эпидемия довела до нервного истощения. Покупатели тайком курили зелье дома и тем снимали напряжение. Как же Чжоу Яотин распознал, кем были эти бродяги на самом деле? Во-первых, по улицам они ходили с прямыми спинами, а не ковыляли, согнувшись, как настоящие нищие, которые, словно люди второго сорта, обычно не осмеливались поднять головы. А еще их посохи для отпугивания собак были толстыми и ровными, с первого взгляда видно, что над ними поработали. И, наконец, заметнее всего их выдавал тот факт, что они вроде как просили подаяние, а выходили из домов не с пампушками в руках, а с деньгами. Одним утром Чжоу Яотин отправился в жилые помещения на бойне, где остановилась эта парочка, и стоило ему осмотреть их посохи, как оттуда с шорохом высыпался опиум. Затем Чжоу Яотин блеснул жетоном управы по борьбе с опиумом, и у лженищих подкосились ноги, те грохнулись перед ним на колени и молили не сдавать их в тюрьму, вопили, что они из бедных семей, на их иждивении старые и малые, если с ними что произойдет, то родным будет не на что жить. Чжоу Яотин пообещал отпустить их при условии, что конфискует деньги от проданного и все оставшееся зелье. Бедолаги аж заскрежетали зубами, деньги они были согласны отдать, а вот опиум просили оставить себе. Чжоу Яотин с холодной усмешкой пообещал тогда накормить их тюремной едой. Ведь он уже придумал, как распорядится опиумом – после эпидемии снесет его в бордель, а какая из хозяек ради зелья поскупится на серебро? Увидев, что Чжоу Яотин не намерен уступать, торговцы опиумом поняли, что столкнулись с тертым волком и ради спасения им придется подчиниться. Если бы не их поклоны и моления, то Чжоу Яотин того и гляди не оставил бы им даже денег на возвращение в родные края.

Захватив в тайне ото всех опиум и крупную сумму, Чжоу Яотин очень воодушевился. Когда водятся деньжата, то можно не грустить, что бордели и рестораны закрыты, ведь женщин можно вызвать в управу. Кто же знал, что У Ляньдэ не только заблокирует город, но и реквизирует его жилье, тем самым разбив его мечты. Чжоу Яотину не нравилось жить в семье, ему казалось, что отец и старший брат оставались детьми, словно Сисуй. Глядя на то, как они с утра до ночи готовят и возят еду изолированным и не знают продыху, он про себя костерил их за глупость. Хорошо еще, что отец сам не занимался доставкой и лишь хлопотал на кухне, иначе Чжоу Яотин не рискнул бы спать с ним в одной комнате. Отец же специально запугивал его – ночью садился на кане, стучал по груди и громко кашлял, не давая сыну спать. Тот от страха и сердцебиения до утра уже не мог крепко уснуть. Поэтому всего через неделю после возвращения домой лицо у Чжоу Яотина осунулось, словно кто-то отсек лишнее ножом.

Если эпидемия и не повлияла на какую-то торговлю, то это на аптеки. У кого возникало недомогание, тот, исходя из прошлого опыта лечения, сам покупал себе лекарство. Несмотря на блокаду, большинство аптек во всех четырех районах работали как обычно. Аптеки были важным объектом внимания со стороны управы по борьбе с опиумом, так как аптекари часто под прикрытием лекарств продавали страждущим опиум и морфий.

Однажды Чжоу Яотин, напялив две маски, бесцельно бродил по желтому району, когда вдруг его окликнули. Обернувшись, он увидел хозяина лавки «Сянъихао» Гу Вэйцы. Тот был одет в длинный халат из синего атласа, на шее у него болталось здоровенное буддийское ожерелье из красного сандала, а голова покрыта фетровой шляпой бурого цвета. Он много дней не брился, вероятно, из-за этого и выглядел старше своих лет.

– Яотин, а я как раз тебя и выглядываю, есть разговор, – сказал Гу Вэйцы и направился прямиком к Чжоу Яотину.

Увидев, что собеседник не надел маску, Чжоу Яотин отступил назад. Гу Вэйцы тогда понимающе остановился: «Не навестить ли тебе аптеку „Пуцзи“, обещаю, что там ты найдешь то, что тебе нужно».

Аптеку «Пуцзи» держал Като Нобуо, заведение это было небольшое и посетителей там обычно было немного. Если открытое японцем в Фуцзядяне производство соевого соуса можно было сравнить с непобедимым скакуном, то его аптека напоминала ослика, с трудом поднимавшегося в гору, и находилась в стесненном положении. Однако недавно из-за чумы эта аптека закупила много дезинфицирующих средств вроде