Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

семья останется внакладе». Чтобы такого не случилось, мальчишка вырезал из старой газеты кружок, намазывал его клейстером и запечатывал горлышко сосуда. В один год Чжоу Яоцзу обнаружил, что в этой наклейке содержится объявление о розыске вещи, там говорилось, что кто-то на набережной потерял корзинку, в которой лежали одна летняя шляпа, одна рубашка, один кувшин вина, две медные чашки и полпачки сигарет. Чжоу Яоцзу рассмеялся, мол, Нефритовый император, увидев это объявление, точно не обрадуется – ведь может статься, что эти вещи украл кто-то из небесных духов, – и отодрал бумажку. Попав впросак, Сисуй больше не клеил газетные вырезки, ведь там иероглифов словно звезд на небе, они ему казались знакомыми, но читать он умел едва-едва. Если по недоразумению он приклеит рекламу лекарств, то Нефритовый император еще может на него и болезнь какую наслать.

Когда Юй Цинсю ночью провожала Бога очага, то сын с радостью ей помогал. Ему больше всего нравилось сжигать лошадь божества, так как при этом полагалось жечь и причитающееся ей сено и бобы, а на бобы Сисуй имел свои виды. Когда сгорали бумажная лошадь и сено, он вытаскивал из горячего пепла бобы и отправлял их в рот. Подзапеченные бобы были самыми вкусными, они были не мягкими и не твердыми, но при этом ароматными и сладкими, а еще попахивали словно свежая рыба из только что вскрывшейся из-подо льда реки.

Утром малого Нового года Юй Цинсю вскипятила котел воды и принялась стирать постельное белье. Каждая хозяйка до Нового года должна была не только убрать дом, но и непременно распороть и выстирать подушки и одеяла. Она подумал, что раз Чжоу Яотин в тюрьме, то сначала стоит заняться его постелью, посте стирки ее можно свернуть, чтобы не пылилась. Только она стала распарывать его тюфяк, как почувствовала, что он какой-то не мягкий, словно в нем вата сбилась в комья, женщина даже подумала, не отнести ли его к взбивальщикам хлопка, чтобы вернули тюфяку воздушность. Однако стоило ей вскрыть ткань, как из обнажившейся ваты вдруг показались пестрые купюры! Оказывается, Чжоу Яотин зашил в тюфяк свои деньги. Когда же она вспарывала наволочку, то из подушки выпало несколько упаковок опиума, завернутых в промасленную бумагу. Увидев это, стоявший рядом Чжоу Цзи аж позеленел от гнева. Он стал проклинать сына, мол, тот работает в управе по борьбе с опиумом, но при этом сам хранит зелье, деньги его нажиты неправедным путем, поделом ему сидеть в тюрьме! Юй Цинсю и подумать не могла, что стирка, начатая из самых добрых побуждений, навлечет такие хлопоты, она теперь боялась, что Чжоу Яотин, выйдя из тюрьмы, заявит, что денег не хватает, и обвинит в этом ее, свою невестку. Женщина поторопилась вернуть постель на место и зашила в изначальном виде. Опиум же глава семейства весь сжег в печке. Печь крепко затянулась опиумом, а из дымохода повалил дым с необычным запахом. Полицейский, что занес им листовки о борьбе с эпидемией, открыв дверь, сразу спросил: «Что у вас там за мясо варится в котле? У вас даже из дымохода ароматом веет!»

Чжоу Цзи еще пребывал в гневе и в сердцах стукнул рукой по прилавку: «Что за мясо варим? Мясо матушки Ванму[55]!»

Полицейский не ожидал, что его похвала наткнется на такой резкий отпор, и потому уже не по-доброму ответил: «Даже матушку Ванму готовы сварить, как только беду не боитесь навлечь!»

В день проводов Бога очага Юй Цинсю избегала любых речей, приносящих несчастье, поэтому поспешила поднести гостю чаю: «Сегодня и ветер, и снег, нелегко вам приходится, присядьте, выпейте горячего чайку, обогрейтесь!»

Полицейский отказался: «Не церемоньтесь, мне еще много куда надо листовки разнести». Оставив листок, он ушел.

На розоватой листовке были напечатаны несколько рядов черных иероглифов размером с гаоляновое зерно, это были обычные предостережения – пить только кипяченую воду, тщательно мыть руки, есть только приготовленную на огне пищу, вне дома носить маску, не справлять нужду где попало, общие туалеты посыпать известью. Не успела Юй Цинсю дочитать текст, как на пороге появился другой человек в белых одеждах. После начала блокады к ним в дом каждый день приходили санитары, спрашивали о здоровье жильцов, делали записи по каждому человеку и следили, чтобы все было в порядке. Этот санитар, как обычно, спросил: «Есть ли здесь, кому нездоровится?»

– Нет таких, – ответил за домашних Сисуй.

– Слышал, что в тех теплушках, которые вы кормите, люди стали вести себя как шелковые! Вчера вечером в одном из ваших вагонов освободили семь-восемь человек, так они еще и не хотели уходить с поезда, говоря, что кормят тут вкусно, спится сладко – сплошное наслаждение! – Когда санитар разговаривал, его рот мерно раздувал маску, будто мех.

Чжоу Цзи сказал сыну: «Раз отпустили несколько человек, то, может, и не стоит нам сегодня везти так много еды?»

Санитар дополнил: «Говорят, что столько же и добавили!».

Чжоу Цзи сокрушался: «Ох уж этот карантин, и когда это только закончится?»

Стоявшая рядом Юй Цинсю вставила: «Вот пройдет год Собаки, наступит год Свиньи, тогда спокойствие и восстановится».

Старик продолжил: «Еще шесть-семь дней, и год Собаки подойдет к концу. Знать бы раньше, что этот год выйдет таким беспокойным, так мы бы на тот Новый год повесили в каждом дворе по палке от собак, и дело с концом».

Санитар рассмеялся. Глядя на то, как Чжоу Яоцзу суетится у плиты, он поинтересовался: «Сегодня малый Новый год, чего вкусненького вы им сегодня понесете?»

Чжоу Яоцзу ответил: «Жареную лапшу с соевыми ростками, а еще паровые пельмени со свининой и капустой».

Санитар зацокал языком: «Такое хорошее угощение, мне аж самому захотелось посидеть в вагоне, все лучше, чем ходить из дома в дом в поисках заболевших. Сегодня от мороза аж треск стоит, а дома оставаться нельзя, сплошные мучения!»

Чжоу Яоцзу поспорил: «В вагоне места так мало, что и пердануть негде, а туда столько людей поселили. Все они едят, пьют, испражняются, не выходя из вагона. Вонь там такая, что помереть можно. Даже если бы мне пообещали каждый день кормить редкими деликатесами, все равно бы не согласился туда пойти, да там еще, того и гляди, ноги от сидения отсохнут!»

Когда санитар только вошел в дом, иней на его ресницах сразу же растаял, и теперь он тер мокрые глаза и говорил: «Правда твоя, брат Чжоу. А если там еще и чумой заразишься, то беды не миновать! Из вагонов кого-то после карантина отпускают, но там попадаются и больные, которых потом отвозят в больницу. Да что там, вчера и позавчера померло несколько десятков человек! Поэтому сегодня надо хорошенько проводить Бога очага на небеса, чтобы под его защитой не погасли наши очаги и наша жизнь как-то продолжилась!» Договорив, санитар вышел из дому.

Первоначально Юй Цинсю думала, что в этот раз проводит Бога очага по-простому, но слова санитара заставили ее осознать, что из-за чумы нельзя отнестись к празднику абы как, следовало провести ритуал так же торжественно, как и в прежние годы. Она отправила сына в кладовку за свободной бамбуковой корзиной и разобрала ее, чтобы сплести Богу очага лошадь. Изготовив из бамбукового лыка коня, оклеила его бумагой. Кому нравились красные кони, тот оклеивал фигурки красной бумагой, а кому белые – тот белой. Чжоу Яоцзу трудился без продыху и, заметив, что сын не подсобляет ему крошить капусту, а стал помогать матери с плетением коня, стал ругаться: «Какой-то Бог очага, его никто не видел и не щупал, не стоит к нему так подлизываться!»

Жена ответила: «Это ради нашего семейного очага, тут нельзя проявить небрежность!»

Сисуй тоже поддержал: «Бог очага – это дух, если мы отнесемся к нему хорошо, то он, поднявшись на небо, замолвит за нас доброе слово, и в следующем году