Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

говорят, что Бог очага носит фамилию Су, а имя – Цзили, что значит «удача». Другие говорят, что его фамилия Чжан, он ездит верхом на скакуне и держит в руке копье. Большинство людей верило, что Повелитель очага мужчина, но кто-то полагал, что это женщина. Однако во всех домах в Фуцзядяне были наклеены изображения Бога очага в мужском обличье. Большинство этих картинок было куплено в лавке Сюй Идэ. Бог очага выглядел радостным, на голове его красовалась разноцветная шапка в форме башмачка, напоминавшая большой серебряный слиток, на плечах его был темно-красный халат. Однако этот халат был не полностью красным, его широкие рукава были ярко-желтыми, словно он вытащил обе руки из золотой пещеры. Брови и усы у Бога очага были черными как смоль, при этом брови изогнуты, словно ивовый лист, а усы воинственно топорщились. Под ногами у Бога очага бушевали языки пламени. Красные и желтые всполохи огня очень радовали глаз. По бокам от божества слева и справа стояли по служке, державших в руках по сосуду, один из них назывался сосуд добрых деяний, другой – злых деяний. Легенда гласила, что Бог очага загружает все добрые и злые дела семьи за весь год в соответствующие сосуды и в день вознесения держит доклад перед Нефритовым императором. Из опасения, что божество доложит на Небеса о проступках и навлечет наказание, хозяйки в день поминовения готовят сладкую и вязкую еду вроде сладких пельменей, сахарной карамели, тянучек из свиной крови, рисовые шарики с бобовой пастой, чтобы заткнуть Богу очага рот, склеить ему зубы, чтобы тот не мог ничего рассказать. Некоторые особенно внимательные члены семейства еще клеили бумажного коня, чтобы божеству было на чем передвигаться, затем готовили для этого коня сено и сою, а в ночь вознесения все предавали огню.

Яства, заготовленные для Бога очага, в итоге вкушали сами люди. Мужчины под водочку съедали снедь из свиной крови, женщины, макая в сахар, подъедали рисовые шарики, дети же наперегонки ели карамельки. Однако иногда карамельки приклеивались к больным зубам, и сладость тут же превращалась в мучение. Поэтому, если в вечер поминовения Бога очага откуда-то доносился детский плач, то почти наверняка он был связан с зубной болью от сахарных карамелек.

В этот раз на малый Новый год в Харбин одновременно пожаловали ветер и снег. Наверное, Нефритовый император, зная про здешнюю чуму и опасаясь, что Бог очага занесет заразу на небеса, решил устроить на его пути преграду из ветра и снега. Едва с утра показались снежинки, как следом за ними примчался студеный ветер, завывая, как дух смерти. Удары ветра перемалывали снег и превращали его в острые белые зубы, кусающие лица и руки прохожих. Людям, что спозаранку выходили во двор за растопкой, метель сразу секла лица, и те, разумеется, не могли сдержать проклятий. Они переживали, что в такую адскую погоду Бог очага не сможет тронуться в путь.

Из-за блокады в Фуцзядяне закрылись все мясные лавки, магазины с соленостями, конфетами и фруктами, поэтому на алтарях в этот день было не столь обильно, как в прежние годы, а на столах стояло намного меньше выпивки, еды и ламп. Но большинство людей все же смогли сохранить в кладовках карамель и рисовые шарики, чтобы запечатать уста Богу очага и тот «доложил бы на Небеса о добрых делах».

С того дня как Чжоу Яотина отправили в тюрьму, все семейство Чжоу погрузилось в печаль. Чжоу Цзи, распоряжаясь на кухне, то и дело горестно вздыхал и костерил сына, говоря, что он их опозорил и знать бы заранее, так еще в семи-восьмилетнем возрасте он бы его охолостил и отправил служить евнухом во дворец. Чжоу Яоцзу откликнулся, мол, разве тогда в Фуцзядяне не появился бы второй Ди Ишэн? Не нужно думать, что, попав во дворец, научишься там хорошему, кто был негодяем, тот и останется негодяем! Сисуй, услышав, что дед и отец, браня дядю, затронули Ди Ишэна, сразу вспомнил о смерти бабушки и ему захотелось выместить злость на евнухе. А вот Юй Цинсю сочувствовала Ди Ишэну, мол, несмотря на все пороки, он в конце концов просто несчастный человек. Чжоу Яоцзу в ответ хмыкнул: «Ну и за что его жалеть? Руки и ноги у него целы, мог бы сам кормиться, а он не желает! Хочет есть и пить за счет других, просто подонок!»

Бранить-то они бранились, но беда-то свалилась на всю семью Чжоу, и Чжоу Яотин им все же был небезразличен. В желтом районе теперь каждый знал, что японец почти час морозил на улице его с полуголой задницей, и только когда тот отморозил себе руки и ноги, его забрала полиция.

«Мать его, говорят, что изнасиловал, а я не верю! Яотин так боится смерти, что носит две маски, чего бы он в такое опасное время прижимался к той бабе, наверняка она сама его соблазнила!» – Чжоу Цзи от гнева аж зашелся в кашле.

«Вот именно, эта баба – шлюха, которую содержит Като Нобуо, где уж ей быть порядочной женщиной! Разве ее словам можно верить? – Чжоу Яоцзу продолжил: – И даже если бы он ее изнасиловал, ее мужик разве должен был выбрасывать его на мороз со связанными руками и ногами? Это ведь покушение на убийство! Если уж наказывать, то и этого японского пса тоже следует покарать!»

Из-за происшествия с сыном Чжоу Цзи вспомнил восстание ихэтуаней и рассказал, что тогда в Харбине повстанцы вместе с императорской армией окружили русских, атаковали кирпичный завод КВЖД, разнесли старое гнездо русских на винокурне семьи Тянь, их восемь пехотных рот и двенадцать кавалерийских эскадронов, охранявших железную дорогу, понесли тяжелые потери. Если бы к русским быстро не подошло подкрепление, то восставшие захватили бы Харбин. Тогда и русским, и японцам пришлось бы убраться отсюда к чертям собачьим!

Пока они жаловались на судьбу, Сисуй принял позу всадника и сцепил руки над головой: «Я владею боевыми искусствами и собираюсь прогнать эти длинноязыких и короткоязыких!»

Жители Фуцзядяня из-за разного звучания русского и японского языков пришли к заключению, что у русских языки длинные, а у японцев короткие.

Чжоу Цзи кашлянул и горько улыбнулся: «Будь у тебя такие способности, тебе не пришлось бы напрягать горло, продавая газеты!»

Чжоу Яоцзу и Юй Цинсю уловили в словах отца беспокойство старика о внуке, они переглянулись и ощутили свою беспомощность, словно готовили печенье на слабом огне.

Кто занимался провизией, тот придавал огромное значение проводам Бога очага, и семья Чжоу не была исключением. Провисевшее весь год изображение Бога очага прокоптилось и от жара выцвело. Усы у духа по-прежнему были черными, но утратили блеск. Красный халат потемнел, а ярко-желтые рукава стали светло-желтыми. Сисуй больше всего любил в день вознесения Бога очага протыкать матушкиной швейной иглой «сосуд со злыми деяниями», что держал служка рядом с божеством. Мальчишка говорил, что если сосуд прохудится, то от плохих дел не останется и следа, тогда Нефритовый император не узнает ни об одном проступке семьи Чжоу. Его мать смеялась, мол, если в том сосуде и было что, то только из-за него самого. Тогда Сисуй начинал моргать и вспоминать, что плохого он натворил за прошедший год, при тщательном размышлении выходило, что кое в чем он действительно был виноват. Например, он убил из рогатки воробья. А еще, когда евнух хватал мальчишку за петушка, продавец доуфу Лао Гао всегда одобрял это дело, что сердило Сисуя, поэтому он подкараулил момент и бросил тому в доуфу горсть земли, из-за чего вся партия товара пропала, а у Лао Гао от гнева аж усы встопорщились.

Каждый раз, проткнув швейной иглой дырку в «сосуде со злыми деяниями», Сисуй вытягивал губы и звучно чмокал «сосуд с добрыми деяниями». Он пояснял домашним: «Думаю, что в этом году сосуд доверху заполнится нашими добрыми делами, надо, чтобы Бог очага, поднимаясь на небо, не размахивал сосудом с добрыми деяниями, если что расплещет, то наша