Белый снег, черные вороны - Чи Цзыцзянь

опустить на землю ведра с едой, как люди в теплушке начинали в десять ртов выкрикивать: «Что сегодня едим? Будет ли мясо?» Запертые на карантин в домашних условиях, может, и не были привередливы к еде, но сейчас стали очень капризны. То им капуста казалась перепревшей, то они жаловались, что соевые ростки были пережарены и затвердели. На размякшую капусту жаловалась в основном молодежь, а на жесткость ростков – старики с больными зубами. В зимнюю стужу Юй Цинсю, чтобы еда не остыла, хорошенько укутывала ведра войлоком, и все равно, когда еду доносили до Лянтая, пампушки и блюда были едва теплыми. Кто-то упрекал Чжоу Яоцзу за то, что тот медленно ходит, другие роптали, мол, эти Чжоу, когда все приготовят, сначала сами съедают мясо, а сюда приносят только полуостывшие овощи. На самом же деле отец с сыном, чтобы еда не остыла, каждый раз шли очень быстро и когда доходили до Лянтая, то уставали так, что ноги их едва держали, а стеганые куртки были насквозь мокрыми от пота. Слушая эти укоры, Чжоу Яоцзу всегда вздыхал: «Вот уж действительно, не жди благодарности за добрые дела». А Сисуй всегда огрызался: «Не боитесь, что зубы у вас сгниют за такую напраслину?!» А люди из поезда или отвечали ему, что только у вороны клюв гниет, или же с улыбкой просили его: «Назови-ка нам праздничные фонари, у нас тут смертная скука». Сисуй сначала фыркал, а затем раздраженно бросал: «Назови фонари, назови фонари… Назову вам дьявольский фонарь, его и понесете!» Люди в вагонах тут же веселели.

Те из запертых в поезде ребятишек, кто знал Сисуя, всегда просили его о чем-нибудь. Иногда они жаловались, что им все приелось, и просили его принести засахаренные фрукты, или же говорили, что в вагонах скучно, и молили прихватить какой-нибудь роман, чтобы грамотные из взрослых почитали им вслух. А еще бывало, что они под предлогом того, что их не пускают гулять и ноги у них ослабли, просили Сисуя принести рогатку и набрать камешков, так они могли бы стрелять из вагона, а летящие камни пронеслись бы по улице вместо них и помогли развеяться. Сисуй почти всегда приходил на помощь. Однако принесенные вещи он не мог отдать им напрямую, приходилось передавать через санитаров.

Когда женщины и дети приступали к еде, мужики из соседней теплушки начинали подгонять: «Быстрее давайте, от голода дух испустим!» Эти мужчины, чтобы не задубеть в вагоне и из опасения, что оставленную в бараках одежду украдут, напяливали на себя три слоя одежды и походили на хворост, прошедший котел с раскаленным маслом, – расщеперившийся и пухлый. В тесном вагоне они, спотыкаясь, едва могли сделать несколько шагов, а тощих среди них, похоже, не водилось. Чтобы как-то умять эти одежки, пояса мужчин были подвязаны веревкой. Веревки эти были самого разного вида, у кого-то длинные и узкие пеньковые, у кого-то толстые и грубые соломенные, а еще были сшитые из обрывков тряпок. Если тряпичная веревка была разноцветной, то казалось, что человек подпоясался радугой. В этом мрачном месте яркие цвета очень привлекали взор.

В мужском вагоне несколько сидельцев были рабочими, приехавшими из Цицикара. Только их поезд прибыл в Харбин, как объявили блокаду, и их сразу же отправили под наблюдение. Остальные были жителями Фуцзядяня. Большинство из них Чжоу Яоцзу знал. Когда санитар раздавал обед, мужики, обнаружив, что еда вполне себе ничего, качали головами и вздыхали, мол, вот бы еще кувшинчик водки, и было бы совсем хорошо. Постучав палочками по чашкам, они заявляли Чжоу Яоцзу, что хорошая еда – что добрая жена, а хорошая водочка – что добрый муж, если их не свести вместе, то радости не видать. Чжоу Яоцзу сочувственно улыбался: «Вот закончится карантин, приходите, выпьем».

Кроме жалоб на отсутствие выпивки, мужчины еще роптали, что ночью не могут обнять своих жен. Они договаривались до того, что, завидев белоснежную луну, мечтали снять ее с неба и приголубить. Чжоу Яоцзу им на это отвечал: «Ну и дела, если вы станете тискать луну, то кто осмелится по ночам выходить из дома, ведь при свете звезд мы в темноте через пару шагов будем врезаться в стены!»

Узнав, что семья Чжоу превратила кондитерскую лавку в кухню и добровольно возит им еду, некоторые из мужчин выражали восхищение, а другие ерничали. Кто-то говорил, что Чжоу Цзи полжизни просидел за столом менялы, а теперь получается, что зря сидел. Ведь денежки от правительства на борьбу с чумой потекли рекой, плещутся полноводно, если себе не возьмешь, то другие не откажутся! Они подбивали Чжоу Яоцзу потребовать у Комитета по борьбе с чумой побольше средств, чтобы хватило и на курицу, и на рыбу, их питание бы тогда улучшилось. Чжоу Яоцзу подтрунивал над ними, мол, вы тут, во-первых, трудом не занимаетесь, во-вторых, жен не тискаете, силы девать некуда, зачем вам усиленное питание? Мужики же переглядывались и настаивали, мол, когда силы будет некуда девать, тогда займутся борьбой.

Когда отец с сыном стали носить в вагоны еду, то поначалу из-за необоснованных жалоб у них было муторно на сердце, каждый раз, возвращаясь домой, они словно скидывали тяжелое бремя, и на душе у них становилось светлее.

В Фуцзядяне имелись и другие люди, кто подобно Чжоу Яоцзу и Сисую мог свободно перемещаться между районами, например Ван Чуньшэнь и Чжоу Яотин.

Ван Чуньшэнь, узнав о превращении лавки семьи Чжоу в кухню для карантинных, был очень тронут, а затем захотел и сам что-то сделать для Фуцзядяня. Поскольку он располагал конной повозкой, то мог вступить в отряд дезинфекторов или в похоронную команду. Дезинфекция была делом более безопасным, чем похороны, а возница боялся смерти, поэтому он поначалу отправился в отряд дезинфекторов. Однако стояло коню уловить запах дезинфицирующего средства, как он начинал с хрипом кашлять, словно простуженный. Ван Чуньшэню стало его жалко, и он перешел в похоронную команду, которая занималась всеми погибшими от чумы и вывозила тела на кладбище.

После закрытия города все повозки на улицах и переулках принимали участие в борьбе с эпидемией. Повозки с верхом использовали для перевозки больных, они ездили в больницы. А повозки без верха перевозили людей на карантин, они держали путь или в больничный изолятор, или к поезду в Лянтае. Такие повозки обычно были четырехколесными. А вот повозки для дезинфекции и труповозки были без верха и двухколесные. Ван Чуньшэнь снял со своего экипажа красивый верх, расширил ровное пространство, так как иногда требовалось вывозить за город сразу два гроба. После того как возница вступил в похоронную бригаду, жена У Эра запретила ему возвращаться домой, мол, если он ненароком заразится чумой, тогда всю семью постигнет та же участь. А вознице и не хотелось туда возвращаться, ведь на работе было что есть и где жить, да еще и кислую рожу жены У Эра не надо было лицезреть.

Приезжая на кладбище, Ван Чуньшэнь каждый раз оглядывал те гробы, что были закопаны неглубоко, и пытался разыскать свою жену Цзинь Лань и сына Цзибао. Однако кроме толщины досок все гробы выглядели на один лад, да еще и были заколочены гвоздями, и он никак не мог определить, кто лежит внутри. Из-за этого при виде любого гроба Ван Чуньшэнь не мог сдержать слез.

Чжоу Яоцзу пару раз встречал Ван Чуньшэня. Он бы и не признал его самого, но безошибочно узнавал черного коня. Ван Чуньшэнь, как и другие в похоронной команде, носил выдаваемый всем длинный тулуп, на голове его была собачья шапка, а лицо скрыто за толстой маской. Возница осознавал опасность своего занятия, поэтому, когда Чжоу Яоцзу, узнав коня, захотел подойти к Ван Чуньшэню, тот издалека замахал руками, мол, не надо приближаться. На расстоянии в несколько метров они громко обменялись несколькими словами. Чжоу Яоцзу поинтересовался, действительно ли возница собирается жить с женой У Эра, на что Ван Чуньшэнь ответил: «В Фуцзядяне ведь теперь все знают,