Ольвия - Валентин Лукич Чемерис

Еле-еле сползла с седла.

Пошатнувшись, присела на землю, но и земля под ней неслась в неудержимом галопе и казалась Ольвии гигантским седлом. Не было сил пошевелить ни рукой, ни ногой, но, проснувшись, заплакала в гнездышке на груди Ликта… Пришлось побороть себя, двигаться… Обнажила грудь, вздохнула — молока немного. Да и откуда ему взяться после такой ночи?..

Смотрела, как сосет Ликта, смотрела на ее черные, блестящие, как у отца, глаза, и усталость понемногу отступала. Улыбнулась Ликте, погладила пальцем ее носик.

— Соси, маленькая, не погибнем, — ободряюще промолвила она. — Выживем наперекор всему! Ночью было хуже, тоскливее, а днем дорога пойдет веселее… День, другой, а там и до Борисфена доскачем. А Борисфен — это уже наш край.

Взглянула на коня. Он стоял, широко расставив ноги и опустив голову. С его боков клочьями сползала пена.

— Устал, бедняжка? — ласково спросила Ольвия.

Конь медленно поднял голову, взглянул на нее большим затуманенным глазом, качнул головой, словно понимал ее речь.

— Ну, прости, что так гнала тебя. Сам понимаешь, нужно было спешить. Но больше не буду… Да ты не стой, пойди попасись. Видишь, какая хорошая трава, откуда-нибудь и силы у тебя возьмутся…

Конь с шумом выдохнул и пошел на дрожащих ногах пастись. Насосавшись молока, Ликта затихла, посмотрела на мать, зевнула раз-другой и уснула…

Ольвия нарвала ковыля, выстелила постель, уложила спать Ликту. А сама, поднявшись, огляделась. До самого горизонта цепями тянулись холмы, кое-где стояли одинокие деревья, лишь на севере, под кряжем, что-то темнело — бор или перелесок. А на юг, сколько хватало глаз, зеленели травы. Небо же висело серое, будто посыпанное пеплом, солнце еле пробивалось сквозь эту пелену, немощным костром тлело…

Ольвия, чтобы убедиться в безопасности, еще раз внимательно оглядела все стороны света, вдохнула ветер. Он показался ей с полынным духом и… дымом. Поднявшись на взгорок, Ольвия посмотрела на север и увидела на горизонте дымы. Они были далеко отсюда, и она успокоилась.

«Наверное, там кочует какое-то скифское племя», — подумала она, возвращаясь к ребенку. И только теперь почувствовала, как проголодалась. Подошла к коню, что пасся неподалеку, отвязала от седла суму. Конь даже головы не повернул, жадно щипля траву, губы его были в зеленой пене… Хотела снять седло, но передумала. Пусть будет на всякий случай. Мало ли что может случиться в любую минуту в степи. Нарвала пучок травы, вытерла коню бока и спину, похлопала его по шее.

— Пасись, конёк, набирайся сил, у нас еще долгая дорога. Борисфен отсюда на западе, так что солнце должно быть всю дорогу слева. Так по солнцу и доберемся…

Конь посмотрел на нее, и глаза его уже немного прояснились. Ольвия улыбнулась.

— Отходишь, бедолага? Потерпи, доберемся до города, никто и пальцем тебя не тронет. А мой сауран так и остался в Скифии.

Воспоминание о скифах снова навеяло ей мысли о Тапуре, но она, чтобы не терзать себя, выбросила его из головы и заставила себя думать о чем-то другом.

Еще раз оглядев горизонты и убедившись, что повсюду тихо, если не считать тех далеких дымов на севере, она присела возле дочери. Ела через силу, не чувствуя вкуса. Жевала сухой сыр, пока и не уснула сидя.

Снилось ей родное Гостеприимное море, белые чайки над волнами, яркое солнце… Тихо так, хорошо, безмятежно на душе у Ольвии! И легко ей, будто только что на белый свет родилась… И вдруг слышит, кто-то зовет ее.

— Ольвия?! Ольвия?!

Глянула — выплывает из моря дельфин и говорит:

— Гостеприимное море дарит тебе дочь. Она сидит у меня на спине и простирает к тебе руки.

Затрепетала Ольвия, бросилась к своей дочери, и вдруг белый свет померк, нырнул в густую черную тьму.

— Дельфин! Дельфин!.. — испуганно закричала Ольвия. — Почему я тебя не вижу? Где ты, отзовись!

— Я здесь, — сказал дельфин. — Возле тебя.

— А моя дочь где?

— У меня на спине.

— Почему я не вижу ни моря, ни тебя, ни дочери?

Захохотал в черной тьме дельфин.

— А потому, что ты уже ослеплена!

— Неправда!

— Ха-ха-ха!! — хохотал где-то во тьме дельфин. — Ведь ты рабыня. Тапур продал тебя в рабство савроматам, а те, чтобы ты не сбежала, выкололи тебе глаза. Как скифы Милене.

Закричала, заголосила Ольвия:

— Дайте мне глаза… Глаза мои верните. Я хочу посмотреть на свою Ликту. Мою маленькую Ликту…

— А-а-а… — плакал где-то ребенок.

— Я здесь, Ликта-а… Я сейчас… сей-ча-ас…

Бросилась вслепую, но повсюду ее встречала стена тяжелого мрака, она раздвигала его руками, грудью, плечами, веря, что там, за мраком, будет свет.

— А-а-а-а… — кричал ребенок.

— Я здесь!.. Я сейчас!.. — кричала Ольвия. — Где ты, Ликта?!

Вскрикнула и проснулась.

Тяжело дышала. Было такое чувство, что она до сих пор барахтается во мраке. Боже мой, как страшно быть слепой! Даже на миг, даже во сне… Но что это? Плачет Ликта? Не во сне, а наяву…

Тревожно фыркал конь, тыкался губами в плечо, словно хотел ее разбудить. Ольвия почуяла недоброе, вскочила. За ближним холмом мелькнул серый зверь.

Волк?

Глянула налево и обомлела: стая волков! Вздрогнула, будто ее окатили ледяной водой.

Ликта зашлась плачем. Ольвия наконец очнулась, схватила гнездышко, торопливо надела его себе на шею, завязала концы. А у самой дрожали руки, билась испуганная мысль: что делать, где искать спасения?..

Конь снова толкнул ее в спину.

«О боги, — ужаснулась Ольвия. — Как хоть он с перепугу не убежал?..»

Крайний волк подал голос — вой его был пронзительным и жутким. И слышалась в нем радость. Ольвия в то же мгновение оказалась в седле. Конь, словно того и ждал, рванулся с места так, что в ушах всадницы засвистел ветер.

Волчья стая проводила коня взглядом и лениво потрусила следом. Хищники были уверены, что в этой пустынной степи добыча далеко от них не уйдет.

Ольвия оглянулась.

Матерый вожак — здоровенный, широкогрудый волчище с рыжими подпалинами на боках — рыкнул, и стая, вскинув хвосты, перешла на галоп.

«Дела совсем плохи, — подумала она и почувствовала, как в душе все леденеет. — Конь измотан и вряд ли сможет оторваться от стаи. А в этих краях кричи — не докричишься!..»

Ликта плакала не умолкая,