Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

– Золотые, английские Norton. Да, мужские, и пусть, раз подарок. А это, – Дина погладила рукав жакета, – «Мюр и Мерилиз». Дома всё хорошо. На квартиру никто не покушается. Папка на приличной должности в страховом обществе, правда, оно теперь не частное, а государственное. Он вынужден мириться с местным мракобесием. Но терпит, терпит.

– Вы – Талановы – счастливые. Подснежниковым везёт меньше. Нас грозятся уплотнить со дня на день. И ежедневно приходят «уплотнители», разглядывают жилплощадь. То утром ни свет, ни заря, то за полночь. Удобства ищут. Каждый звонок изводит! Невозможно уснуть в собственном доме, терзают контролёры по уплотнению. С контролёром по нашей парадной однажды видела старшего контролёра по дому или по улице, кто их знает. До чего ж несимпатичный тип! Пустоглазый. Бывают такие лица, линялые. За ним последнее слово. Квартиру совсем не отбирают, поскольку папа служит в госпитале. Не то бы выселили в подвал, как Чуковых, наплевав, на болезнь почек у их столетней бабушки и сырое помещение. Но и оставаться не радостно. Говорят, приголубишь «уплотнителей», а они хозяев потом выживают.

– А как у тебя в театре, Мушечка? – Вита улыбалась открыто и ласково.

– Ха. В театре. В театре у меня бенефис, масса прекрасных ролей. Например, хожу лаять собакой. А вот из последних – душа аборта, насморк, комод, затяжной чих.

– Чих, Мушечка?! – Дина решила, её разыгрывают.

– Чих, Дина, затяжной, – Вита всерьёз взялась растолковывать за подругу. – Затяжной чих сыграть непросто, совсем непросто. Ведь надо понять, от чего он возник, почему продолжается, кто чихает, кто слышит чихающего…

– Вита, я не воспитанница сиротского приюта, меня утешать не надо. И должно быть, у тебя неплохо выходит с детьми?

– Очень сложно. У меня мальчики. Целая спальня беспризорных мальчиков от четырех до десяти лет. Несмеянов – наш дир – не поддаётся новым правилам, держит раздельные классы и спальни… без слияния мальчиков и девочек. Опасается экспериментировать, даже по разнарядке.

– Вот и моя бедная Виточка посвятила свою жизнь служению страждущим, – с некоторой брезгливостью в голосе откликнулась Дина. – Целая спальня дефективных. Это Скрябин, Виточка?

– Нет, это Сабанеев, прелюдия, десятый опус. Недурственный здесь тапёр. И вовсе я не бедная. И почему дефективных? Возле душ детских греешься. Мир чистый, девственный. В свои смены читаю им на ночь сказки Чарской, Гаршина, рассказы Бахметевой о земной жизни Христа. Чудесно слушают. И спрашивают, почему не дежуришь каждый день? Смешные. А как тяжко глаза их, вопрошающие, видеть: за что? С Бьянкой Романовной третьего дня прямо в классе обморок случился. Едва откачали. У нас там есть кружок художественной ковки и лозоплетение есть, и слесарные мастерские. Ремеслу учат. Но моим малышам не по силам, им придумали конкурс рисунка. Дали две темы: «Божий мир» и «Европейская война». А ещё вырезаю с малышнёй бумажный театр: лебедей, шутов, Полкана, Кощея, богатырей. Видели бы вы, как они воодушевились.

– Кощея? А помните, моего поклонника-юрисконсульта? Худющего такого, Кощеем звали… Последнее время всюду попадался мне на глаза. Устроился чтецом на паточную фабрику, службой удовлетворён. И вот узнаю: убит! Вёз ночью повозку с дровами. Теперь совершенно невозможно что-то доставлять днём. Соседи стали зверски ревнивы. Про нас так и говорят, снова буржуям Талановым мешок рису поволокли. Чтец ночью напоролся на морфиниста-матроса и тот его пристрелил. Просто так. Застрелил. Вероятно, сам же напугавшись, что ему там, акефалу, ночью померещилось… И власть судила по справедливости: матроса на гауптвахту на десять суток, дрова вернуть убиённому. Мне мамаша юрисконсульта пересказывала. Совершенно бесцветная женщина, не представляю, как такая могла бы стать моей свекровью.

– Диночка, и не жаль поклонника? Вот ты говоришь, жалость самое неконвертируемое чувство. А у меня так: проезжая по дороге в театр мимо Шереметьевской больницы, я всякий раз вглядываюсь в одно окошко, молюсь за того незнакомого, кто сейчас там. Крайнее окошко в левом крыле на третьем этаже у водостока. Оно обычное, такое же, как и другие рядом. Но я его выбрала. Всегда молюсь за лежащих в той палате.

– Какая блажь, Мушка! Только актрисы могут быть фантазёрками настолько. Мне понятнее вещи, которые можно потрогать. Вот не могу утерпеть, девочки, не поделиться. У меня новый поклонник.

– Поздравляем!

– Он и устроил тебя на службу?

– Он. Важный человек. Изрядный начальник. Он не во власти, он при власти, что-то по торговой части. Его никто не любит, но все боятся. И «связи» у него крепкие. Я решила заручиться знакомством с ним, ведь отцова служба в страховом обществе очень шатка, очень. И потом, Муханов…

– Так его зовут Муханов? Дина Муханова, почти как Дина Таланова. Нет, Таланова всё же лучше.

– Мушечка, мне не требуются сценарные псевдонимы. Мне бы сохранить дачу в Сокольничей роще. У Ляминых по соседству отобрали, слышала? Им сказали, дача всецело отходит государству, вы – лишь даченаниматели, потому можете пожить в летней кухне. Не представляла, как тяжко будет отдавать свою собственность. Впрочем, у меня никогда ничего и не отбирали. Наведывались двое, странные типы, носы совали в изгородь, говорили, якобы из Отдела городского хозяйства. Псы наши отогнали их. Вероятно, вернутся. Муханов теперь так волнуется за меня. Для самообороны выдал мне дамский Worcester. Вот, глядите. Руками не трогать. Заряжен.

Дина под столом открыла ридикюль и показала по очереди подругам. Пара у окна и мужчины за столиком не обращали на девушек внимания, как, впрочем, и официант.

– Такой крошечный?

– Это тебе не бутафорские маузеры. Мой Worcester такую боль может причинить, вой обидчика достигнет Луны.

– Девочки, недавно мы жили в мире, где впускать в дом социалиста считалось дурным тоном.

– А теперь мы с большевиками спим? Он вовсе не большевик. Просто энергичный человек с интуицией. Скоро карточки отменят – от него знаю. Видите, вот уже и рестораны открывают.

– Виточка, мы теперь так редко видимся. Иногда я жалею, иногда радуюсь за тебя, ведь ты уехала из нашего компоста. Нет ли вестей от отца?

– Только слухи, только слухи… Слышала, что «Полк Богородицы» полностью разбит в Сибири. А расквартирован он в Арзамас. Такие расстояния! Что приходит на ум после подобных новостей? Мне бы хоть какое-то известие о нём, мне бы прорвать безмолвие трёх лет. Молю родные тени, чтоб дали знать. Но увы.

– А где ты теперь живешь, Виточка? Мушка говорила в Алексеевой слободе. Но с кем, как? Кто тебя содержит?

– Я сама по себе. У меня служба в приюте. У меня карточка. Рядом милая Бьянка Романовна. И m-me Сиверс приходит в нашу школу, преподаёт музыку. Разучивает с детишками песни.