Сестры Мао - Гэвин Маккри

– Итак, пап, что происходит?

Отец ответил не сразу. Он крутил кружку и смотрел на нее обращенным внутрь взглядом.

– Ты ходил на работу, папа? Ты им хоть звонил? Сказал им, что заболел, или еще что-нибудь? Хоть что-то?

Ее отец преподавал речь и драму ученикам начальной школы. Работу он выполнял неохотно и цинично, но, когда сталкивался с людьми из своего прошлого, на неизменный вопрос о том, нравится ли ему этим заниматься, делал вид, что увлечен. – Пап, ты меня слушаешь?

Поморгав, он наконец-то очнулся. Изучил ее одежду, как будто она только что сменила гардероб.

– Айрис, – сказал он, – ты в… Что это на тебе?

Она отложила вилку.

– На нормальном английском это называется кафтан.

Он эффектно взмахнул рукой.

– О, перестань говорить как по телевизору.

Она сделала большой глоток чая и уставилась в окно.

Отец поднял голову и обратился к Киту:

– Что вы думаете, мистер Кит?

Кит перестал жевать.

– Понимаете, что я говорю?

Кит пожал плечами.

Отец кивнул, словно получив согласие Кита телепатически. – Кажется, вы хороший парень. Приехали в эту страну, чтобы жить лучше. Я, например, рад, что вы здесь, потому что у меня есть к вам вопрос. Видите мою дочь? Видите вот ее?

Кит медленно перевел взгляд на Айрис и сглотнул.

Покачав головой, Айрис велела ему не шутить с отцом.

– Посмотрите на нее, пожалуйста, мистер Кит, и скажите мне, с вашей точки зрения, что вы видите? Волосы. Одежду. Что вы думаете об этом?

Отказ ее отца от коммунизма, запоздалый, но внезапный, совпал с выводом о неряшливости и безнравственности дочерей. От этого до чувства вины, а от чувства вины – до принятия католического христианства было не так уж далеко. Что касается Айрис, то она хотела хотя бы иногда быть виноватой в собственной жизни.

Кит прочистил горло:

– Я, э-э…

– У вас есть девушки вроде нее там, откуда вы родом? Думаю, что нет. Думаю, там нет ничего подобного. И здесь их тоже не было бы ни одной, если бы мы в своем невежестве не воспитали их так, как воспитали.

Он обвинительно показал пальцем одной руки на Айрис, а другой – на себя.

– Они такие, потому что такими сделали их мы.

Затем он широко раскинул руки, как бы обнимая весь мир.

– Мы сделали это. Мы. Это наша вина.

Она поставила свою чашку:

– Пап, посмотри на меня.

Отец повернулся. Его маниакальное лицо теперь обрамляли вытянутые руки.

– Что случилось с Дорис?

Услышав это имя, он мгновенно поник и позволил своему лицу ослабнуть, а рукам – упасть на стол.

– Что, черт возьми, произошло, по-твоему? Она уехала в Париж.

– Она тебя пригласила поехать с ней?

– Не в таких длинных выражениях.

– А в каких?

– Я мог бы сказать, что она не захотела, чтобы я ехал. Ее не так уж трудно понять.

– Что она сказала?

Он с диким усилием протер глаза:

– Она сказала, что не может работать, когда я рядом. Что я для нее – бремя. Она задыхается со мной. Она должна уйти, быть сама по себе. Ее возможности в другом месте, а я ее от них ограждаю.

– Так, ну как обычно.

Он сжал виски, словно пытаясь вспомнить:

– Нет, нет. На этот раз у нее было что-то новое. Дай подумать, что же? «Твой эгоцентризм начинает угрожать моей работоспособности. Я должна избавиться от твоего влияния».

Айрис сдержала улыбку. Дорис ей нравилась. Вернее, она нравилась ей из-за отца. Она не могла посоветовать отцу остаться в дисфункциональном браке, но знала, что, если он потеряет Дорис навсегда, для него это будет конец. Чтобы избавиться от страданий, он обратится к религии, и, в конце концов, когда удерживать его уже ничего не будет, полностью отдастся ей. Это нужно предотвратить.

– Она уже делала это раньше, папа. Возможно, ей просто нужно время. Ты уверен, что она не просто взяла паузу?

– Вы меня слышали? «Я должна избавиться от твоего влияния».

– Я сомневаюсь, что она имела в виду, знаешь, «навсегда».

– Она порвала со мной, Айрис. Это так. Финал.

Айрис отодвинула свою тарелку и нетерпеливо постучала по столу:

– Ты должен завязывать с этим богомольческим дерьмом.

Он мрачно покачал головой:

– Дело не в нем.

Айрис откинулась на спинку стула и потянулась за пачкой сигарет на стойке.

– Ну, если ты меня спрашиваешь, Дорис останется в Париже только до конца праздника. Потом она вернется.

– Нет, не в этот раз. Она всегда хотела уехать из Англии. Это ее шанс. Она встретит какого-нибудь француза, и на этом все закончится.

Айрис прикурила сигарету. Затем положила пачку в карман, а зажигалку в сумку.

– Если ты действительно не верил, что есть надежда ее вернуть, зачем ты послал Еву и остальных ее искать?

На лице отца выразилось страдание.

– Боже, лучше бы Ева не уезжала.

– Ты о чем? Ты был в коммуне несколько дней назад, просил ее ехать. Испугался сам бегать за собственной женой.

– Я пошел в коммуну, как вы ее называете, потому что знал, что у Евы будет искушение туда поехать, и хотел ее отговорить. Я пытался ее остановить!

Айрис передала свою сигарету Киту, чтобы он сделал затяжку.

– Саймон рассказал мне другую историю.

– Саймон? Его там не было. Он прятался наверху в своем логове.

– Так он мне рассказал.

– И ты веришь ему больше, чем мне?

Она отмахнулась от дыма, который Кит пустил над столом:

– Полагаю, что да.

Наступило долгое молчание.

В конце концов она сказала:

– Ты должен чаще его навещать.

– Он ведь тоже может прийти сюда, не так ли? Что его останавливает?

– Пап, он твой брат.

– Слушай, я знаю. Буду.

Он склонил голову.

– Я должен быть ближе к Христу. Если подумать, Иисус сам был сумасшедшим.

Выпрямившись, он заговорил с отработанной легкостью.

– Ты веришь в Бога, Кит?

Кит докурил сигарету и выкинул ее в горшок на подоконнике: растения в нем не было, только затвердевшая земля и куча окурков.

– Конечно, верю.

Отец одарил его торжествующим взглядом, словно в этот момент он лично вселил в Кита Дух Господень.

– Айрис считает, что Католическая церковь против прогресса. Против двадцатого века. А я говорю: ну и что с того? Я тоже, если двадцатый век – это тот безумный мир, который я вижу вокруг себя.

Он перекрестился, как блаженный дурачок.

– Ох, черт возьми, – сказала Айрис.

Отец похлопал по карманам своего кардигана, ища сигареты. Не найдя их, он погрустнел.

– Знаешь, я беспокоюсь