1916. Волчий кош - Тимур Нигматуллин

– Крови нет, – Кривец нагнулся к англичанину и потрогал повязку, – у нас так на японской было. Пульки особые. В тело заходят, дыр на теле нет, зато внутри все в труху. В управу нужно быстрее, значитца. Если террорист там, то я его возьму. Ты, сэр Томас, лежи, скоро вернусь.

– Я с тобой, – твердо произнесла Акулина и, не дожидаясь ответа Кривца, увязалась за ним.

Управа, погрузившись во тьму, прятала свои стены из обожженного кирпича под густыми ветвями тополей. Возле старого карагача, растущего прямо у крыльца, Кривец с ходу заприметил людей и верблюдов. Остановив Акулину у начала аллеи, он придержал ее за руку.

– Не один он тут, – шепотом пояснил Кривец, – шайка… Тсс…

Он пригнулся, снял с плеча ружье и прокрался к кусту акации, за которым сразу же начинался вымощенный камнем двор. Акулина выглядывала из-за дерева. Кривец, злясь на себя, что не предупредил знахарку спрятаться, вытянул ружье, через кусты рассматривая грабителей. Один из них, голый, лежал, прислонившись к карагачу. Второй, в дорожном камзоле, присел рядом и пытался разбудить его. Три груженых верблюда, вытянув шеи, топтались на месте. Что был за груз, видно не было из-за акации. В разбитых окнах управы, как раз в кабинете уездного начальника, кто-то чиркал спичками. Кривец услышал, как человек в дорожном камзоле спросил про бумаги. В этот момент в проеме окна появился силуэт и закричал:

– Я Иманов!

Кривец перевел ружье в сторону крика, держа на прицеле человека в окне.

– Я караванщик, – раздался голос со стороны карагача. – Где груз?

Узнав Халила, Кривец решил больше не тянуть и выстрелил в окно.

– Сдавайся, Иманов. Ты в капкане!

Через секунду возле уха Кривца просвистели пули, и, отскочив за ствол дерева, он перезарядил ружье.

Глава 21. Новый караван

Степь, неводом растянувшись меж двух булаков, топорщилась на буграх, зияла выгоревшими рваными проплешинами, спадая к ямам и оврагам широким пологом. Ветер, гребнем проходя по ковыльным гривам, расчесывал седые космы равнины. Волнами вспенивая макушки и хохолки колосьев, то взъерошивал их, то, наоборот, приглаживал, то поднимал верхушки, то пригибал их к стеблю. Небо, за ночь разбитое созвездиями, оплыло, смазывая густым розовым киселем луну и звезды. Булаки, растягивая степной невод все шире и шире, уводили сшитые камышом берега в разные стороны и, словно проверяя его на прочность, дыбили края. Степь рвалась. Вспыхивала зелеными, яркими рифами хвои, белела холодными айсбергами березняка, проступала пятнистыми островками ирги и шиповника. И, не выдержав, лопнула, махом порвалась, будто, с разбегу налетев на острый горный выступ, вспорола себе мотню, – сразу за балкой начинался лес.

К утру стало тихо. Дождь, как ревнивая жена, проревевшая всю ночь в ожидании мужа, успокоился к рассвету, затих. В траве стыдливо прятались остатки ночных слез, чтобы чуть позже подсохнуть на солнце. За ночь, словно измотав себя в бессильной злобе, разметав по дому всю утварь, истерика сползла на нет, и теперь с первыми солнечными лучами пришло спокойствие.

Солнце, не спрашивая разрешения, бесцеремонно взялось за дело. Распахнув настежь все окна и двери, прожарило ночную сырость, просушило намокшие перины трав и ворохи бурелома. Как заправский половой, за шиворот и пинками, выгоняло под утро кабацких забулдыг и ярыжек, уснувших за столами после ночного гудежа, чтоб успеть подготовиться к новому дню: выстирать замаранные скатерти, отскоблить налипшие остатки харча с дубовых досок, вытравить едкий сивушный дух. Поднимая с пола тяжелые, набухшие концы черных штор, солнце скатывало их рулетом, снимая темные завесы с окон. Из открытых ставней полился новый день – яркий, чистый, свежий!

Халил решил не останавливаться на опушке, увел верблюдов по кромке леса в сторону небольшого оврага, покрытого сухостоем и трухлявыми стволами сосен. Лес худой, слабый, с просветами. В таком не спрятаться, не укрыться от преследования. Да и от города отошли всего ничего – верст двадцать, не более. Когда поймут казаки, в какую сторону управские бумаги да золото из банка ушли, враз нагонят, порубят саблями караван.

Дойдя до оврага, дождался остальных.

– Без остановки, – Халил показал рукой Иманову, что двигаться нужно дальше. – Бородатые клочья не лес. Горб Буры выше сосен торчать будет. Не спрячемся.

– Далеко до стоянки? – степняк озадаченно рассматривал деревья. – Долго идем.

– Далеко, – Халил поправил ногой свисающий между верблюжьих горбов тюк с золотом, – столько же. За Бородатыми клочьями начнется Волчья степь, за ней Силеты. До реки дойти надо. Там уже не нагонят.

– А с русским что делать?

Иманов обернулся к стоящему рядом с ним верблюду, на горбу которого сидели двое. Знахарка, обвязав веревками Литвина, прижимала его к себе, не давая упасть на землю.

– До баксы не дотянет.

– У Силеты Шаманские горы, – ответил Халил, гладя верблюда по шее, – там и выйдем к Ак-сопке. Ну, Бура! Айяя.

Бура, помотав головой, перешел через овраг и пустился в бег, вытягивая за собой остальных: Иманова, Акулину, Литвина и связанного Кривца, который болтался на горбу крайнего, замыкающего караван верблюда. Фельдфебеля взяли как аманат, заложником. На тот случай, если из города придется проходить с боем.

Возле управы, когда Кривец пальнул пару раз в Иманова и тот в ответ засадил по кустам из револьвера, Халил подумал: и вправду окружили, взяли в кольцо казаки, деваться некуда. Но выстрелы из кустов были редки, будто у казаков на всех одна винтовка. Оставив Литвина, он бросился к аллее и, пока Иманов отстреливался из управы, проскочил к нападавшим с тыла. Оказалось, их двое. Русская баба с намотанным на лицо тряпьем и ползущий к ней на карачках помощник Тропицкого фельдфебель Кривец.

– Гоношатся. Без подмоги не возьму, – с досадой прошептал бабе Кривец, – уходить надо.

Халил не раздумывая бросился на фельдфебеля, сбивая его на землю. Возиться пришлось недолго, вояка, не успев ничего сообразить, свалился в грязь, и Халил скрутил ему руки за спиной и прижал их коленом между лопаток.

– Будешь дурить – убью, – предупредил он бабу. – Ты, Кривец, зачем моих верблюдов забрал? В острог упек. А теперь и убить хотел. Ружье твое пока пусть у меня побудет.

Фельдфебель на это ничего не ответил. Лежал, уткнувшись лицом в грязь, молчал. Иманов поначалу хотел его убить. Но согласился с доводами Халила.

– Как щитом прикроемся? Хорошо. Списки нужно на твоих верблюдов погрузить. В кабинете уездного лежат. А золото его, русского. Тебе Алимбай все рассказал?

– Знаю. Поэтому и помогаю, – ответил Халил, снимая со штанов Кривца ремень. – Руки назад протяни, свяжу.

Погрузив связанного фельдфебеля на одного