1916. Волчий кош - Тимур Нигматуллин

– А твоя кровь, – Иманов на коне подошел поближе к знахарке, – твоя если кровь?

– Моя? Я порченая. От моей крови хуже станет. Вот, смотри, – она приподняла край тряпки и обнажила рот. По верхней губе ободом шла рваная рана. Рубец, затягиваясь по краям желтой коркой, полз к центру, туда, где осколками торчали передние резцы.

– Астагфирулла! – воскликнул степняк, отшатнувшись от знахарки. – Лепра?

– Быстрее, – поторопил всех Халил, – рассвет скоро.

Выйдя к Бородатым клочьям, караван обошел их и, не сбавляя темп, вновь растянулся по степи в сторону видневшихся у горизонта Шаманских гор.

Халил последний раз ходил этой дорогой еще в детстве, с отцом. Но тогда не караван гнали, а шли на Силеты за медведем.

Хабибулу в городе звали Аю-тарттыган. Шутили: то ли он медведя задрал на Ерейментауских сопках, то ли его медведь помял. Как и что было на самом деле, никто не знал. Видели только огромный шрам на голове Хабибулы, идущий от левого виска до подбородка.

В ту зиму Хабибула не вернулся домой. Думали, сгинул. Пропал вместе с товаром и верблюдами… Каково же было удивление горожан, когда с первыми тюльпанами караван Хабибулы вошел в город, везя тюки и сундуки к базарным лавкам. Где был? Что делал? Куда пропадал?

Хабибула отмалчивался, отвечал загадочно. А народ глазел на ожившего мертвеца, поглядывал на большущий шрам, пытался выведать…

Долго тайну беречь в городе трудно. Скажешь одному – через день на всей улице знать будут. Через неделю по всем кварталам стало известно, что Хабибула с медведем дрался. И задрал. Но и тот такую ему отметину на лице оставил, что баксы всю зиму его у неба забирал, кровью рыжих собак клятву духам давал, вымаливая жизнь караванщика. Вымолил. Выходил. Спас.

Только Хабибула теперь должник того баксы, вроде аманата его перед духами. И что бы он ни делал, даже если умрет, долг тот его на сына ляжет, к внукам перейдет… И спастись можно лишь забрав у баксы эту шкуру медведя.

Народ всякое, конечно, говорил, но видел еще больше. Примечали, что редко стал ходить Хабибула в мечеть и перестал быть усердным в намазе, что ночами смотрит на луну…

Хабибула, чтоб прекратить вздор и болтовню, обещал всем показать, что медведя убил он, и привезти шкуру этого зверя. Нет, мол, никакого долга, никаких клятв, и мусульманином он остался, правда, как и многие тут болтуны, – грешен!

– Тогда где был всю зиму? Где лечился? – спрашивал Джалил в мантышной. – Скажи честно!

– Я привезу вам шкуру! Зачем говорить! – отвечал Хабибула. – Дождусь, когда Халил подрастет, и съезжу за медведем.

– Хорошо. – Джалил пощелкал пальцем, подзывая чайханщика. – Еще плова принеси.

Время шло. Шрам на лице Хабибулы спрятался за густой бородой. А у его сына появился первый пух над губой. Пора было ехать к Шаманским горам.

Халил смутно помнил ту поездку. Выехали с отцом затемно. Шли с ночевкой у Силеты. Вплавь перебрались через речку и, обойдя Шаманские горы, выскочили к аулу, где отец долго ждал кого-то, все время поглядывая в сторону белой сопки.

Халил, игравший с местными ребятами, увидел, как в юрту, где сидел отец, зашел большой человек в шкуре медведя. Высушенная голова зверя капюшоном скрывала лицо человека, делая его похожим на оборотня из русской сказки про красный цветок. Бросив игру, Халил побежал к юрте и, оббежав ее трижды, нашел дырочку, через которую было видно, что происходит внутри. Он прищурился, закрыл один глаз и припал к отверстию. Отец сидел один. На его коленях лежала шкура медведя. Никакого оборотня не было…

На обратной дороге Халилу все время хотелось спросить отца про того человека. Куда он делся? Как вышел незамеченным из юрты? Зачем он пришел в шкуре медведя?

– Ати, – не выдержав, наконец задал он вопрос, – а кто принес шкуру?

– Разве кто-то приходил? – спросил отец, останавливая верблюда перед рекой. – Ты кого-то видел?

– Большой человек с накинутой на плечи шкурой медведя. Вот этой шкурой, ати, – Халил показал на голову медведя.

– Разве она не была в юрте? Разве я не зашел туда за ней и не вышел? – отец говорил странно, будто бы сам вспоминал, что произошло. – Ты еще плохо плаваешь, Халил. Раздевайся. За верблюда не держись. Сможешь?

– Смогу, – ответил тогда Халил, хотя боялся быстрого течения Силеты. – В юрте шкуры не было. Ее принес тот человек.

– Тебе показалось, – улыбнулся отец, – вода остудит, голову тебе напекло за день. Ныряй… И забудь про того человека… Ныряй!

– Ныряй! – закричал Халил, увидев, как омут потащил Иманова ко дну. – Захвати воздух и ныряй! Ныряй!

Река закручивала омут, и внутри его метался, поднимал руки и мотал головой Иманов, который уходил вниз и снова появлялся на поверхности воды, судорожно глотая воздух, но пользы от крика было мало. Степняк тонул. Предупреждал его Халил не подходить близко к Силеты, не черпать с крутого берега воду – в ответ: «Меня учить, казанлы, собрался?» Хорошо хоть с конем не додумался в реку зайти.

– Не вздумай! Пусть захлебнется, – заорала Акулина, увидев, как Халил скинул камзол и, оставшись в одних шалбарах, побежал к реке. – Не мешай ему!

С разбега прыгнув в реку, Халил с головой ушел под воду. Вынырнул далеко от берега, огляделся по сторонам – нет Иманова! Все? Не успел? Нырнул еще раз, пятками очертив полумесяц, потянулся ко дну, к царству Балыкхана, грозного водяного джинна, который омуты – хороводы смерти – по реке пускает, на дне добычу свою ждет, хвостом утопленников прижимает, попробуй-ка из-под того хвоста Иманова достать – сможешь?

Силеты не Ишим – реки разные. Одна каменная, злая, быстрая, как зубастый шортан, и так же быстро хребты зевакам ломает – омутами кружит, об камни тешет. Другая камышом по степи стелется, зыбится перекатами да бродами по сухим логам, яры к Иртышу тянет. Но над обеими властен Балыкхан, на каждой у него заставы есть, и соваться к ним без умения – смерть!

Халил снова и снова нырял, ища под водой Иманова. Глубоко захватывая легкими воздух, он выпрыгивал над водой и вновь уходил вглубь, пытаясь достать до дна. Черт дернул этого степняка бахвалиться перед ним. Зачем? Стыдно, что не умеет плавать? Так и Халил не на воде родился. Чего с тыдиться-то? Спокойно можно было дать круг до узкого места, где и перешли бы, держась за верблюдов, на другой берег. Решил доказать, что вода не преграда для него, – доказал, а кому? Балыкхану! Еще пару раз нырнуть,