Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина

Зуев сразу и попер: мол, в повестке дня решение вопроса о вскрытии мощей.

Священство и монашество загудело: у нас свое собрание, церковь отделена от государства, мы вас не звали, просьба покинуть помещение трапезной. Тогда некто от гарнизона: мол, а у нас выписка из протокола собрания группы стрелков православного вероисповедания. Православные стрелки постановили открыть всенародно мощи, чтоб убедиться в их подлинности. Вот как Осташковский совдеп это дельце провернул!

Затем рядом с Зуевым берет слово ком.юнец: мол, с детских лет слышал историю с опрокидыванием раки; мол, уже десять лет тому назад вскрылось, что нет там никаких мощей, а есть труха и вата; и что ж тогда обманывать народ? Валяй, вскрывай саркофаг!

Шум, гам; выкрики от приходов: достойны ли мы соприкасаться святыне? мы так не договаривались! мы все грешные и нам ли вскрывать то, что нетленно лежит сотни лет? и так далее.

Зуев всех переорал: мол, вскрыть саркофаг есть резолюция православного русского воинства, давай голосовать.

От приходов опять: церковь отделена от государства, раку и мощи не отдадим! Красноармейцы тем временем молчали, потупясь, и вдруг один из них тянет руку: «Требую слова».

И кто бы это мог быть, пишет Дуня? Наш Ленька Федоров, односельчанин и друг детских игр, недавний семинарист, а ныне красноармеец уездного гарнизона. Трубным голосом призвал православных послушать его, и теперь Дуня цитирует его речь по отчету в уездной газете: «Православные, в семи верстах от этой обители есть погост Кравотынь, где я также в детские годы слышал, как была нечаянно опрокинута богомольцами рака и тело преподобного Нила вывалилось на пол. Слышал почтенного священника, который уверял, что тело нетленно. Слышал второго почтенного, который по старости, слепости и немощи говорил, что ничего там нет. Смятение вокруг мощей преподобного идет давно. Слухи о мощах преподобного Нила действительно разнообразны. Есть смущение, от смущения вред православию. Рассеем же эти слухи! Что говорил господь апостолу Петру, когда тот опасался идти к нему по воде? Господь наш так говорил: что, маловерный, чего ты усумнился? Боишься идти? Не бойся. И, взяв его за руку, довел до лодки. Так и мы: уверуем! Рассеем же слухи, и будем жить в будущем в действительности. Возьмите и сами себя в руки и, не боясь, пойдем по воде – вскроем и уверуем, что тело нетленно, а оно нетленно! Шагнем сейчас или никогда! На все высшая воля и высшая власть. Уверуем!».

После этого из ком.молодежи архимандриту крикнули: «Валяй, давай ключи!», а Зуев тут же поставил вопрос на голосование и православные стрелки, сагитированные Ленькой, все подняли руки за вскрытие мощей… Как говорится, заключила Дуня, заставь дурака молиться, он и лоб расшибет.

Посчитали голоса и Зуев сделал резолюцию: мол, собрание православных верующих подавляющим большинством само высказалось за вскрытие мощей святого преподобного Нила Столобенского.

Архимандрит выдавать ключи совдеповцам отказался; сказал, откроет раку сам.

Дальше вся публика повалила в собор, а там уже был стол рядом с ракой, фотографы, хирург из Твери с саквояжем и осташковский лекарь Мотыльков.

Архимандрит сам отмыкнул раку, серебряную крышку едва подняли несколько красноармейцев; затем они же подняли вторую крышку, вытащили гроб на стол. Тишина в соборе была неимоверная. Сняли крышку гроба, фотограф начал блицать своей вспышкой. Принялись снимать покрова и одеяния с фигуры…

Потом в дело вступил лекарь Мотыльков: доставал кости, показывал хирургу, хирург диктовал Зуеву. «Нижней челюсти не достает, позвоночный столб сложен в беспорядке, внутри череп набит ватой, кости разного цвета, мощи пополнялись»; и проч.

«Что ж, – пишет Дуня, – верно, мало кто рассчитывал увидеть чудо, подобно нашему наивному Леньке! Однако даже и по советским законам, какое было дело совдепу до тайн монашества и до легенды о преподобном Ниле? Серебряная рака – вот какая добыча была нужна совдепу, и он ее получил.

Далее хулиганская молодежь пошла с гоготом мимо гроба и каждый в него плевал; так продолжалось часа два. Из Ниловой пустыни теперь сделали балаган: кости, накрыв стеклянной крышкой, выставили напоказ; возят на экскурсии учеников трудовых школ – для разоблачения религиозных предрассудков. Поощряют, чтоб учащиеся плевали на гроб и на останки».

Но непонятная история произошла далее с Ленькой. В Кравотынь приезжал военный милиционер, искать его в селе. Якобы Ленька из гарнизона дезертировал. Куда драпанул, загадка.

Таковы оказались еще одни последствия недолгого существования нашей Селигеровской флотилии, о которых мне стало известно из письма племянницы Дуни.

Часть X

Исторический кавардак

Севастополь

Было 17 октября 1920 года, когда французский транспорт «Сиам» бросил якорь в Севастопольской бухте. К нашему борту подошел катер и группа разношерстных молодых людей вылезла к нам на палубу.

Стали просматривать паспорта. Какой-то юноша в голландке, выпущенной поверх брюк, с серебряными погонами подпоручика и в морской фуражке, повертел мой паспорт и придавая себе напускной очень значительный вид чина контр-разведки, на какой-то мой незначительный вопрос что-то неразборчивое процедил сквозь зубы, давая понять, по-видимому, что здесь не допускается никаких разговоров с приезжими.

Мы, северяне, одетые все более или менее во все черное, казались очень шикарными по сравнению с этой группой первых представителей «белой» власти…

Позднее нас доставили на берег в штаб Черноморского флота. Мы вошли в кабинет и построились. Начальник штаба контр-адмирал Николаев поднялся из-за стола и подошел к нам. Нас начали представлять: как группу молодых офицеров с франц.транспорта «Сиам», желающих присоединиться к Русской эскадре.

Так началось наше знакомство с Севастополем, затем продолжившееся в Морском собрании. Большой зал Севастопольского морского собрания был заставлен столиками, покрытыми грязноватыми скатертями. За столиками сидели какие-то фигуры в разнообразных одеяниях с морскими и сухопутными офицерскими погонами. Мы заказали себе «варенец» – это было единственное дешевое кушание: вроде печеной простокваши или ягурта, подаваемое в маленьких глиняных горшочках.

Среди столиков сновали официанты. В соседнем малом зале совершалось какое-то празднество. Там был накрыт большой стол, кричалось «ура» и даже пелось «Боже, царя храни».

Пообедав в собрании, мы вышли на Мичманский бульвар, чтобы немного осмотреться в этом славном городе. Но на главной его эспланаде застали самую жалкую картину. Дамы выглядели опустившимися; в морских офицерах никак нельзя было узнать былых щеголей. На одном парусиновые летние истоптанные туфли, на другом мятые летние белые брюки, на третьем пыльный китель с воспоминанием о воротнике, а к кителю прилагалась вольная шапка. Несколько озябших сухопутных фигур жались от холода поодаль на газоне. Один из субъектов сидел на корточках около какого-то ящика и пытался обогреть