Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

– На Ссретенский?

– Нет. На Кузнецкий мост.

– Нна Кузнецкий?

– Попробую Дину в «Красном петухе» застать. А Вы знаете, пожалуй, приходите в пятницу на премьеру. Я Аннушку играю. Короткая роль, но всё же роль.

– С уудовольствием.

– «Театр Корша» знаете? «Третий театр РСФСР» теперь называется.

– Обязательно пприду. А как же всё-таки с бакенщиками? Ппусть я чужой Вам человек, но ппозвольте ппомочь. Очень ппрошу.

– Нет.

– Ттвёрдое слово?

– Твёрдое.

– Значит, ччужой…

Об аудиенции в четверг Леонтий Петрович успел позабыть. Потому что в назначенный день инкогнито не явился. Ну, не явился и не явился. Стоит ли помнить о пустяках, странностях и чудаках, когда сама жизнь вокруг достаточно дика. Философия существования сузилась до мельчайшего, кратчайшего, насущнейшего: как поесть и где опорожниться. Проснулся утром –не расстрелян, радость! Внутренние часы встали. Сложное упростилось до невозможности, простое усложнилось до безнадёжности. Экономия неприятных чувств выливается в раздражение на людей.

Спасает сосредоточенность на одном: болезнях людей.

В лазарете «чудеса» не прекращаются.

И больно наблюдать, как Штольцер с Полуивановым и подручными – целой гвардией наделённых мандатами, безграмотных, далёких от медицинской науки людей, лезут помимо хозяйственного предмета, к тому же, и во врачебный процесс, в хирургическую, в операционную лезут. Карету «скорой помощи» держат не на Мещанской, а в общей казарме на Миусах. Вызов сперва в лазарет приходит. Потом по коммутатору передают в казармы, оттуда едет карета в лазарет на Мещанку. После, как доктора заберёт и получит «наряд», тогда уж по адресу, коли больной к тому времени жив. Медикаменты отпускают по решению комитета. Положение лекаря зависит от кворума на собрании и резолюций. Не убийственно ли для клиники?! Прежний порядок наделения каждого больного халатом и мягкими тапками отвергнут, как «мещанский». Убраны коврики перед койками, прекращено вощение паркета. Лазоревые стены палат зачем-то перекрашены в розовые, колонны – в кумачовый, раздражающий. И сколько же больные натерпелись: вечный ремонт, запах извести и охры. Охрой по дубовому паркету – по-хозяйски?! Штат полотёров распущен. Прачек прорядили и оставили вдвое меньше. Теперь бельё вновь поступившим выдаётся мятым и с серым оттенком. Куда пропала белизна полотенец, куда, я вас спрашиваю?

Леонтий Петрович вопрошал, но ответить на его вопрошание некому. Дома профессор сегодня один. Сына видит урывками, раза два-три в неделю. Дежурства Евсикова-старшего не совпадали с ритмом жизнепорядка Евсикова-младшего. Костик метался между питомником и Сокольничей рощей. Да к тому же в последнее время неожиданно увлёкся театром. Нынешнее увлечение сына не одобрялось отцом. На исповеди духовный отец непременно станет спрашивать по своему вопроснику: не посещал ли театральных представлений. Циркачи и актёры не отпеваются. И места – последнего места – не находится им в церковной ограде. Доктора вторгаются куда глубже актёров, но в тело. Доктора не трогают души. Профессор подозревал причиною воспылавшего сыновьего интереса к театру коллегу Костика по Аптекарскому огороду, уж больно зачастил сын к ней на дачи; вероятно та – любительница театральных пиес. Тётка – Прасковья Пална – видела причиною «театральщины» общее одиночество, неустроенность Константина: заика, ваула да древесник. Выучился бы на агронома, другое дело, а за такого, кто нынче пойдёт: ни нахрапист, ни увёртлив, ни оборотист. Балагур, а затирчивый. Вот и ищет балерин; тётка уверена, внучатый племянник посещает исключительно балет и не опускается до водевиля. Но и балет – грех немалый.

Сегодня и Прасковья Пална ушла спозаранку, сперва собираясь нанести визит приятельнице в Орликовом переулке, затем поспеть к обедне в храм Илии Пророка в слободке и после вернуться к себе в Последний. Тётка выбиралась в город не часто, но обеспокоенная молчанием приятельницы, всё же отважилась. По нынешним временам долгое молчание человека не предвещало благополучного исхода. Прасковья Пална накормила хватающего на ходу завтрак Костика, племяннику оставила под крахмальной салфеткой и пергаментом оладий. Сама она соблюдала пятницы и среды, да ещё «понедельничала», а нынче в четверток наелась оладий на простокваше пополам с водой и собралась выходить, отправив приходящую Феню на базар и в бывшую булочную Чуева отоваривать карточки.

Проснувшийся в половине десятого Леонтий Петрович бродил по комнатам с газетой «Экономическая жизнь». Закончил туалет, попил чаю, читая, не отрываясь. Поискал пропавший журнал за 1910 год с нужной статьёй по антисептике, снова вернулся к газете и, наконец, скомкал, зашвырнул за кресло-бержер. Потом всё-таки поднял, расправил. Благостность выходного дня за задёрнутыми шторами нарушила-таки бессовестная бравада про «живцов». Крупным шрифтом набрано «Обструкция «Живой церкви» уменьшается». Враньё. Ну враньё же. Рядом объявление: «Девятнадцатого декабря в Большой аудитории Политехнического музея состоится дискуссия-диспут на тему «Религия, наука и революция». Оратор – М. Рейснер». Девятнадцатого? М.Рейснер? Не Михаил ли Андреевич, фон Рейснер, профессор права, остезийский барон? И он песнь революции? Прямо вот на Николу Зимнего! Восхитительно! Кто-то ведь ходит на такие сборища. Говорят, даже полные залы собирают. Тут же рядом заголовок «Революция освобождает памятники искусства для народа». От кого освобождает? А главное, что насаждает. Кругом гипсовые Марксы и Ленины. Плюс футуристическая белиберда. Футуристы нынче заимели свою газетёнку. Нету больше журналов, задушенное слово «журнал». Мелькнуло что-то о планетарии, о кустарях. Дальше идёт призыв обновленческого священника устроить «неделю поверки церковного имущества». Как вам нравится? За храмовое имущество взялись. Маниакальные изобретатели! Кто таков? Некто Руденский. Ну с таким духовенством и врагов не надо, никаких инспекций, советов, наркоматов по делам религий, политотделов. Такие сами у православных карманы вывернут. Устроили всероссийскую кочегарку. Ну пусть пожарятся на сковородочке «товарищи»-церковники, как наши отцы жарились на их никонианских сковородах. И пусть даже о. Антоний не увещевает, не призывает к милосердию. Минуту-то, хоть минуту можно возрадоваться о прещении гонителям? Качается православный колосс, как бы не рухнул, зацепив и пасомых старой веры. Господи, откуда собралось вместе столько людей с дырами вместо душ?

Спор Леонтия Петровича с газетой прервал звонок в прихожей. Феня вернулась, должно быть. Но в дверях стоял незнакомый субъект странного вида: в барашковой каскетке, в чусочовом костюме шик-маре, в полудохе нараспашку, белых лаковых штиблетах. Каскетка по глаза натянута. Что за необычный персонаж… И при слове «необычный» всплыл в памяти Черпаков с его просьбой о приёме на дому человека, не захотевшего раскрывать своё имя. «Персонаж» надолго застыл у зеркала, приглаживая волосы, взбившиеся под головным убором. Хозяину пришлось кашлянуть в кулак, возвращая внимание гостя.

В кабинете заговорили о публичных людях, о непристойной патологии, о врачебной тайне. Гость развил теорию наследственной предрасположенности в третьем поколении подхватывать