Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

Все началось с того, что однажды Равиль, который везде чувствовал себя как дома, полез искать на горкиной кухне подходящий бокал – попить, простой стакан его не устраивал, и явился в комнату с большой фарфоровой пепельницей и початой пачкой папирос «Дюшес».

– Пацаны, – сказал Равиль, ставя пепельницу посреди стола, – Горка, это что такое?

Горка пожал плечами:

– Отцова пепельница, что такого?

– Ты посмотри, как красиво! – воскликнул Равиль. – как картина!

Пацаны удивились и сосредоточились. Пепельница была зеленой, в виде большого листка лотоса, на краю которого сидела коричневая улитка (в качестве ручки), а когда Равиль аккуратно положил поперек пепельницы длинную папиросу с бумагой нежно-розового цвета, картина приобрела законченный вид. Горка и Гусман переглянулись и вздохнули: в чем в чем, а в чувстве прекрасного Равильке не откажешь.

– Это твой отец такое курит… курил? – спросил Гусман, взяв папиросу.

– Да он много чего курит, – отозвался Горка, – и «Герцеговину Флор» еще, и «Беломор» иногда.

– Ну не «орс» же, – засмеялся Равиль, и все засмеялись: «орс», то есть окурки разных сортов, курила дворовая пацанва, подбирая их где попало. Про заразу никто не думал: отрывали замусоленный кончик мундштука – и айда, смоли. Но розовые папиросы на дороге не валялись.

Дальнейшее произошло само собой: мальчишки по очереди понюхали папиросу («какой тонкий аромат», – продолжая выказывать вкус, заметил Равиль), а потом Гусман, взглядом попросив разрешения Горки, зажег ее и вдохнул дым. Закашлялся, конечно, прослезился, но Равиль себе такого уже не позволил, – затянулся как знаток, выпустил струю дыма (у Горки мелькнула мыслишка, не покуривал ли он раньше) и передал папиросу. Горка заколебался, он-то помнил про отцов туберкулез, но тоже затянулся – чуть-чуть, неглубоко – и не поперхнулся. И тут их обуяло веселье: оказывается, курить – это так вкусно, так здорово!

– Мы как будто выкурили трубку мира, – со значением сказал Гусман.

– Мы как будто снова мушкетеры! – воскликнул Равиль и осекся: друзья смотрели на него подозрительно.

– Они курили? – спросил Горка. – Тебе кто сказал?

Принялись вспоминать. Вспомнили, что вроде де Тревиль курил трубку, а д’Артаньян с друзьями – нет.

– Зато они пили! – крикнул Равиль, будто это отменяло его прокол.

Друзья посмотрели на него с еще большим подозрением… но и с интересом: мушкетеры в самом деле пили будь здоров!

– Бургундское, – уточнил Равиль.

– В смысле… – вслух задумался Гусман, – мы не мушкетеры?

– Уже или еще? – блеснул французским остроумием Горка. – А?

Равиль посматривал на них с гордостью и легким сожалением.

В общем, они сошлись на том, что надо бы попробовать и это – за партией в кинга, например, и на следующий день отправились инспектировать бугульминские продмаги.

Тут выяснилось, что на троих они знают таких магазинов ровно три: два, которые были рядом с домами Горки и Гусмана на Советской, и один, центральный, на площади Первого Мая, который знали все. Равиль, позвонив матери на работу, выяснил, что есть еще четыре – на Гашека, рядом с рестораном, на железнодорожном вокзале, в районе Су-2 и на подстанции; решили, что хватит и центрального – везде продавали одно и то же.

Центральный продмаг был, конечно, солидный, с двойными тяжелыми дверьми, кафельным полом и зеркальными витринами, уставленными батареями банок и бутылок. Рассматривать водки, коньяки и ликеры друзья не стали, не мушкетерские напитки, а вот винные полки принялись изучать с таким тщанием, что продавщица – большая тетка в белом фартуке и чепце на макушке – строго спросила:

– Вам чего, мальчики?

– Смотрим, какие у вас есть импортные вина, – смиренно ответил Горка.

– Иностранные, что ли? – переспросила продавщица. – А вам зачем?

– Пить, вообще-то, – хмыкнул Гусман.

– У тебя молоко еще на губах не обсохло! – заявила продавщица. – Пить ему!

Гусман промолчал, разглядывая бутылку с тесьмой, вившейся из-под пробки, и силясь прочитать название – «Cotnari», черт знает, что это значит, – а Равиль, расправив плечи, важно спросил:

– Бургундское есть у вас?

– Чего? – с угрозой сказала продавщица. – а ну дуйте отсюда, пока я милицию не вызвала!

Они вывалились из магазина, давясь от смеха: Равиль сказанул, конечно! Однако, отсмеявшись, друзья поняли смысл заявления тетки в чепце: не факт, что им вообще продадут спиртное. Это их немножко озадачило, но ненадолго: сошлись на том, что идти за вином надо не гурьбой, а кому-то одному, кто выглядит повзрослее, и это, как нехотя признал Равиль, был Горка.

– В крайнем случае скажу, что отец послал, – сообщил Горка, – он меня и вправду посылал как-то в винзаводский чипок, и никто даже слова не сказал – продали бутылку «белоголовой», и все.

Ну, ему и продали на следующий день без слов (за прилавком стояла другая тетка, может, и это сказалось) – бутылку запомнившегося Гусману «Cotnari», за 2,60. Еще и на три стаканчика пломбира осталось от складчины на троих.

Они вернулись к Горке, раскупорили бутылку, разлили по стаканам, понюхали, почмокали, закусили пломбиром и принялись оценивать вино. Хмель быстро ударил всем троим в голову, и фантазия разыгралась: один обнаружил вкус меда, другой – каких-то фруктов, третий – ореха… Они легко почувствовали себя гурманами, легко допили эту бутылку и разошлись чрезвычайно довольные собой.

Так и повелось. Не каждый день, конечно, а строго по графику работы Горкиной матери, но к концу августа у них уже скопилась какая-никакая коллекция (Равиль придумал отпаривать и собирать этикетки) из опробованных сухих и полусладких вин, – импортных, конечно, на советские они и смотреть не хотели, и единственное, что удручало, – это что в бугульминских магазинах не водилось бургундское. И даже бордоское не водилось.

Флер «мушкетерского» времяпрепровождения в одночасье сломал Гусман, явившись однажды с бутылкой портвейна «777».

– Ты что, с ума сошел? – хором спросили его Равиль и Горка. – У нас венгерский рислинг есть.

– Кислятина этот ваш рислинг, – заявил Гусман, срезая ножом пластиковую пробку, – мне брат дал попробовать, вот это забирает так забирает!

Равиль с Горкой переглянулись с сомнением, потом Равиль сказал раздумчиво:

– Ну… портвейн – это же португальское вино, благородное…

Этот довод решил дело. Они выглотали и портвейн, и рислинг и сидели совершенно очумелые, чувствуя тяжелый хмель и с трудом соображая, что же дальше. В это время в сенях громыхнуло, и в комнату вошла какая-то дебелая тетка. Осмотрев их и стол, тетка подозрительно спросила:

– Вы хозяева тут?

– Я, – мотнул головой Горка.

– Мне сказали, дрова продаете, правда?

Равилька зашелся смехом и, давясь, подтвердил:

– Продаем, обязательно, сколько там, Горка, пять кубов?

– Подходит, – подытожила тетка, – как раз.

Горка мутно посмотрел на нее и вдруг брякнул:

– Деньги вперед!

– Ладно, – сказала тетка, положила