Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

не очень, – рыжий опять принялся толкаться в очереди на раздачу, задирая мальчишек, и Горка, не выдержав, треснул ему ребром ладони по шее, да так, что Федька хрюкнул и поперхнулся.

– Ты что, Вершков! – зашипела воспитательница, перехватив его руку. – с ума сошел?!

Горка молча выдернул руку, а она, присмотревшись, вдруг сказала успокаивающе:

– Не бесись, все нормально с твоей Вострецовой, – занеможила немножко, бывает.

Горка посмотрел на нее с удивлением – «с твоей Вострецовой»? И она что-то знает? Удивительно, но это его как-то успокоило.

А вечером Эля вышла к репетиции хора как ни в чем не бывало и выглядела в своей юбочке в обтяжку и белоснежной блузке с алым галстуком даже свежее, пожалуй, чем обычно. Ну, или Горке так показалось по контрасту с дневным ее видом. Она села с ним рядом (Горка как раз исполнил свое коронное «самое синее в мире») и, упреждая вопрос, сказала:

– Успокойся, это друзья были, из московской «керосинки», – сессия закончилась, они приехали домой и меня вот решили навестить.

– Ага, – сказал Горка, – я понял.

– Ничего ты не понял, – отрезала Эля и поднялась на сцену что-то обсудить с гармонистом.

С вечерней линейки они развели отряд без обычных переглядываний и смешков, и Эля опять ушла к себе, не сказав и слова. Горка помыкался между туалетом и эстрадой, вздохнул и пошел на поляну один, подумать. Что-то все же произошло между ней и этими парнями, что-то нехорошее. Он сидел так, гадал, не находя определенного ответа, потом стал думать, что вот уже и смена подходит к концу, считаные дни остались, а Равилька – тут ему стало не по себе, он и думать о друге забыл, – а Равилька так и не приехал, может, осложнение у него какое, а он, свинья, даже маму не спросил, как он. И Эля – мысли снова вернулись к ней, – так все было хорошо, пока не явились эти уроды, а теперь… Он не знал, что теперь, но чувствовал, что теперь уж не будет как прежде, как вчера например, когда был Гойя.

Она подошла неслышно, спросила – Горка аж вздрогнул:

– О жизни размышляешь?

Он повернулся. Она стояла все в той же юбочке и белоснежной блузке и насмешливо, показалось ему, улыбалась. Он хотел ответить на эту насмешку какой-нибудь дерзостью, а вместо этого неожиданно просто и серьезно сказал:

– Размышляю, Эля. Ты расскажешь, что все-таки случилось?

Она вздохнула, села рядом, обхватив руками коленки, помедлила, потом сказала:

– Лучше тебе не знать.

Он молчал, ожидая.

– Это не то, что ты, возможно, подумал, – продолжила она. – Просто ребята такое рассказали, что… – у нее перехватило дыхание, – что лучше бы и я не знала.

Горка продолжал молчать, он был готов поверить, что «это не то», и не верил.

– В городе Новочеркасске, – Эля вдруг заговорила с интонациями исторички, – это на юге, в начале июня забастовали заводские рабочие.

Горка с недоумением посмотрел на нее:

– Забастовали? Это как?

– Это так, – продолжила Эля все так же по-учительски, – там выросли цены, на все, а зарплату им не повысили. И они забастовали.

– И сейчас бастуют? – спросил Горка, не веря своим ушам.

– Нет, – сухо ответила Эля, – их расстреляли.

Горка развернулся к ней всем телом, посмотрел в глаза и спросил шепотом:

– Эля, что ты говоришь, кто расстрелял?

– Милиция, войска. не всех, – она горестно усмехнулась, – часть в тюрьме оказалась.

– Ты хочешь сказать, что наша милиция и наши войска стреляли в наших рабочих?!

– И даже в детей, представь, – вновь скривилась, удерживая слезы, Эля, – не специально, говорят, просто пацаны – вот такие, как ты, как Федька, полезли на деревья, когда демонстрация пошла, кто-то дал очередь в воздух, они с деревьев и попадали. Кто раненый, а кто замертво.

Горка пристально вглядывался в Элино лицо и лихорадочно размышлял; ничего у него в голове не сходилось и не укладывалось, он вспомнил книжку про то, как казаки рубили шашками рабочих на Красной Пресне, но там же была революция 1905 года и были царские казаки, а тут-то что?

– Это тебе твои… дружки рассказали? – спросил. – и ты им поверила?

– Да, – просто ответила Эля, – я тоже не хотела, Егорка, но они не врали, об этом уже весь мир говорит, кроме… – тут она неожиданно и зло засмеялась, – кроме всех радиостанций Советского Союза.

– Эля, – умоляюще проговорил Горка, – но этого же не может быть, это вранье, это… – он подыскивал слова, – враги народа все!

Эля посмотрела на него, покачав головой, встала на колени и коснулась ладонью его щеки:

– Да, Егор, враги, – ты прав. Не надо было мне это все рассказывать, прости меня.

Горка тоже встал на колени, отмахнулся от ее руки и закричал:

– Да! Ложь, ложь! Так не бывает!

И вдруг, совсем потеряв голову, кинулся теребить и развязывать ее галстук, мстительно бормоча: «зачем он тебе, к чему?» Он дергал, узел не поддавался, оба вскочили на ноги, она перехватила его руки, они легли ей на плечи, соскользнули к груди, она отшатнулась и потянула Горкины руки вверх, возвращая к плечам, и сама обняла Горку за плечи, теперь отшатнулся уже он, но тут же шагнул ей навстречу…

Они кружились в этом сомнамбулическом танце, молча, слыша только горячее дыхание друг друга – там, в безлунной ночи на пригорке над Малой Бугульмой… Какие-то секунды. Потом расцепились.

– Егор, – тихо сказала Эля, – не делай так больше, хорошо?

Он кивнул, пряча глаза.

Той ночью он не спал, только изредка проваливаясь в морок дремоты и танцуя с ней в этом мороке, снова и снова. Снова и снова.

А хмурым волглым утром вдруг со всей ясностью понял: она не врала, и ей не соврали. Все так и было. И так ему стало тоскливо… как никогда в жизни не было.

Тем же утром его вызвали к начальнику лагеря, сразу после завтрака. У Горки екнуло сердце, – он решил, что его разоблачили-таки, за три дня до конца смены! Он подумал об Эле, – что она теперь скажет: мол, корчил из себя правильного пионера, а сам с приводом в милицию, – стыдоба! Но дело оказалось в самой Эле, то есть в них обоих: кто-то выследил их, увидел и донес.

Едва Горка вошел в кабинет начальника (он сидел под портретом «дорогого Никиты Сергеевича», а сбоку, за отдельным столом, расположились знакомые Горке Вера Константиновна и Тамара Георгиевна и три неизвестные, кажется, воспитательницы младших отрядов), едва он вошел, как Тамара Георгиевна спросила в лоб:

– Ну, допрыгался со своей Вострецовой? Рассказывай!

Горка встал как вкопанный