Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

– Интересно почему?

– Потому что они антиколониалисты, а французская армия защищает свои колонии и убивает тех, кто требует независимости.

– Это не так, и мне такой поворот не нравится.

– В кои-то веки я тебя о чем-то попросила, мог бы и уступить.

– Но что я им скажу?

– Не знаю, придумай сам. И бога ради, отрасти волосы.

Мари тревожилась напрасно, никто не интересовался Даниэлем – каждый вечер он ходил с нею по клубам Сен-Жермена, ее друзья приняли тот факт, что они вместе, он пожимал всем руки, стрелял сигареты, вопросов ему не задавали, и когда спрашивали, как у него дела, не ждали ответа. Многие даже не помнили его имени.

Вечером накануне его отъезда они оказались в подвальчике на улице Канет, где оркестр на эстраде играл диксиленд. Даниэль принес из бара три стакана водки с апельсиновым соком, поставил их на стол, один протянул Мари, другой Магали, которая тепло улыбнулась и сказала, Спасибо, Даниэль, очень любезно, я тебе еще должна за вчерашнее, нет-нет, я настаиваю, кстати, я так и не спросила: чем ты занимаешься? Мари отставила стакан, посмотрела на Даниэля, тот помедлил, Меня призвали в армию на полтора года, это долго.

– То-то мне показалось, что ты странный. И ты отправишься в Индокитай? У меня там мой парень, Серж, он физиотерапевт – нет бы сидеть спокойно, так этот дурень захотел пройти военную подготовку, и вот результат: оказался в Сайгоне. Я слышала, там настоящая война.

– Знаешь, мы ведь не выбираем, идем, куда пошлют.

Все повернули головы к эстраде – трубач заиграл соло.

– Обожаю эту музыку.

Даниэль так и не понял, насколько тесная дружба зародилась между Мари и Магали, – когда он приезжал в Париж на неделю, Мари оставалась с ним, но едва он возвращался в Коэткидан, она все дни проводила с подругой, хотя, как ни странно, разговаривали они мало. Они вместе рисовали. У каждой был свой угол в мастерской, но вернее было бы сказать, что Магали писала, а Мари смотрела, как пишет подруга. И старалась понять, откуда у нее столько вдохновения, когда сама она лишь ходит вокруг мольберта. Магали давно освободилась от пут фигуративной живописи, вступила на неизведанную территорию абстрактного экспрессионизма и обладала той свободой самовыражения, какой отчаянно пыталась достичь Мари, Почему я такая зажатая, такая стандартная? Ей казалось, что она топчется на месте, и уроки, которые она брала по вечерам три раза в неделю, не помогали.

– Дай себе волю, не старайся что-то воспроизвести или интерпретировать, не раздумывай над каждым мазком или линией, пусть рука движется сама. Просто освободи руку.

Мари завораживала эта молодая женщина, которая рисует столь блистательно, каждый день совершает поразительные открытия, а сама она беспомощно буксует. Магали была счастлива, ее согревало восхищение в глазах подруги, ее радовало, что она наконец-то добилась признания и может давать советы человеку, который считает ее великой художницей.

Однажды вечером Мари и Магали заметили Марти, галериста с улицы Генего, который проводил ночи в клубах на Сен-Дени, – тот как раз переходил улицу Мазарин, не глядя по сторонам, и чуть было не угодил под такси. Бледный Марти сел с ними на террасе кафе, заказал двойной виски и не мог вымолвить ни слова, пока не допил свой стакан и не заказал второй, У Форстера случился пожар, все сгорело из-за брошенного окурка, все его картины превратились в пепел, два года работы пошли прахом, для него это трагедия, а для меня – катастрофа, его выставка должна была открыться в начале следующего месяца, художник, который сейчас у меня выставляется, не может продлить сроки, его ждет вернисаж в Брюсселе, а галерея не должна оставаться пустой!

– Ну так выставь Магали, – предложила Мари.

– Ты серьезно? – откликнулся Марти. – Ей всего двадцать четыре! Никто ее не знает, ни одна галерея не выставляет неизвестных, а я даже не в курсе, что она пишет.

– Приходи к ней в мастерскую, ее живопись как раз в духе твоей галереи. Тебе повезло, у нее достаточно полотен, чтобы заполнить экспозицию.

Марти осушил второй стакан, чувствуя нечто среднее между опьянением и отупением, – в нормальном состоянии он никогда бы не сказал, Ладно, идем, хотя слабо верится, что она на уровне. Марш-бросок до квартиры Магали привел его в чувство, он изучил ее живопись, просмотрев все картины, Да, неплохо, что-то в них есть, и нерв, и довольно оригинально, никто бы не подумал, что это ты написала, но я не могу рисковать – ни одна галерея не выставляет женщин.

– Ты, случайно, не женоненавистник, Марти?

– Как тебе в голову такое пришло? Но я коммерсант, а коллекционеры не покупают картин, написанных женщиной, тут я ничего не могу поделать, и для мужчин-то все чудовищно сложно – вот ты сама много художниц знаешь? Можешь назвать хоть одну?.. Ну вот!

Марти ушел, оставив их в растерянности, и в следующие дни обошел всех художников, которых уже выставлял или которых высоко оценивал, но они либо отказывались, либо их успели нанять другие галереи.

Приближался конец месяца. Марти хотел все бросить и уехать в отпуск, но ему не хватало денег, и он решил, К черту, пропадать так пропадать! Он принялся обходить все подвальные клубы на Сен-Жермен. В «Старой голубятне» он наконец обнаружил Магали и Мари, Ага, вы здесь! Что пьете, девушки? Знаешь, Магали, я тут подумал, у тебя интересные работы, надо их показать, пойти на риск, если этого не сделаю я, то кто? Так что по рукам. Откроемся третьего в шесть вечера. Но с организацией придется постараться…

Мари решила помочь Магали подготовить выставку, взяла на себя коктейль на вернисаже, печать афиш, договорилась о скидке с багетчиком, внесла аванс за половину счетов, затем оплатила их все, потому что у Магали не было ни гроша, Вернешь деньги, когда продашь свои картины. Пока Магали заканчивала еще два полотна, Мари перевезла картины, помогла их развесить, расклеила афиши по витринам окрестных кафе и магазинов, чьи владельцы не возражали.

Их усилия были вознаграждены – вернисаж прошел с успехом, в галерее толпился народ, буфет опустошили в два счета, пришли все друзья и восторгались картинами, горячо хвалили за силу духа и смелость, сравнивая с великими художниками. Американец в круглых очках и с волосами, собранными в хвост, бесконечно долго разглядывал каждое полотно, молитвенно сложив ладони, и