Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

роды примерно пятнадцатого августа, во время отпусков. Арлена подумала, что, если повезет, она увернется от гильотины, родив так, что никто в лаборатории не догадается, надо только распланировать дела и вытерпеть тянущие боли и мигрени. Теперь она отказывалась от приглашений, ссылаясь на усталость. Краситься Арлена перестала давно, но тут купила тональный крем, рекомендованный продавщицей, тот самый, которым пользовалась Одри Хепбёрн, – правда, от подводки для глаз отказалась. Она прятала круги под глазами и впалые щеки под слоем пудры цвета слоновой кости, который придавал коже фарфоровое сияние; в любом случае коллеги были настолько поглощены объемом работы, что не замечали перемен.

В тот вечер, когда группа тестировала систему регулировки кадмиевых стержней, погруженных в тяжелую воду при отключенном котле, и Арлене поручили диагностику американского сервопривода, который обеспечивает точность погружения до полумиллиметра, она обернулась и увидела, что Хоровиц мрачно смотрит на нее. Затем он подошел к ней, Идемте со мной! Она последовала за шефом в кабинет, Хоровиц закрыл дверь, И когда вы собирались мне сказать?.. А?.. Думаете, я слепой? От ужаса Арлена потеряла дар речи, Простите, но…

– Когда срок?

– Где-то в середине августа.

– Досадно! А могли бы сделать прекрасную карьеру… Когда вы уходите?

– Я… я не знаю… когда скажете.

– В конце июля вы как раз закончите исследование остаточных свойств отработанного топлива. Вас это устроит? – (Арлена кивнула.) – А потом чем займетесь? Полагаю, будете сидеть с ребенком?

– Да, и нужно будет найти работу, – может, получу профессорское звание, чтобы работать в лицее.

– Да? Так, может, останетесь здесь? Лично мне вы нужны.

* * *

…Я отказался от Арлены и выбрал Мари, но не для того, чтобы бросить ее, выбор я сделал осознанно. С Мари я хочу провести жизнь, она ждет ребенка, что ж, будем растить его вместе, мне двадцать два, и я из-за нее не пойду на войну. Что я буду делать? Пока не знаю, и это нормально, ведь вчера я был уверен, что поеду на край света сражаться с чужаками. Есть время подумать, может, посоветуюсь с отцом, интересно, что он скажет. Я принимаю это решение не из трусости, я не боюсь умереть или стать инвалидом. Когда решаешь поступать в Сен-Сир, вопросы жизни и смерти выходят на первый план и перестают быть абстракцией. С этой тревогой, с этим древним страхом ты справляешься сам, не слишком раздумывая, в тебе говорит инстинкт, сердце, страсть, но и разум тоже, некая форма разума. Когда идешь в армию, никто твою жизнь не застрахует, ты рискуешь погибнуть за свою страну, именно поэтому люди не понимают военных, ведь большинство не может представить, что есть нечто более важное, чем жизнь, поскольку все стремятся к одному – протянуть как можно дольше, даже если жить невыносимо, даже если придется отречься от себя, принять неприемлемое, выдать трусость за добродетель, безволие – за норму существования и забыть моральные принципы. И когда я спрашиваю себя, что для меня главное, ответ ясен и очевиден, сегодня Мари – центр моей жизни.

До сих пор мы мало говорили о Шарле Янсене, отце Даниэля, а видели его еще меньше, потому что он человек из тени, который не любит выставлять себя напоказ, серые тона ему к лицу, неприметность у него в крови. Когда он среди людей, его не замечают и знают о нем только то, что невозможно скрыть: он военный, окончил Сен-Сир после Первой мировой, женился по любви на богатейшей наследнице, в которую до сих пор влюблен. Его тяжело ранило в битве при Дюнкерке, его спасли в последнюю минуту, когда он тонул, после чего перевезли в Англию, где он выздоровел, поступил на службу к генералу де Голлю и работал под началом Полковника Пасси[50]. После войны оказал кое-какие услуги неосторожным друзьям, в частности Морису Вирелю, которого выручил из передряги. Те, кому он не нравился, утверждали, что он возглавляет спецслужбы, остается «кротом» де Голля и мастерски уворачивается от чисток, нередких в этой загадочной области, остальные довольствовались официальной версией – обычный генерал-лейтенант, работает в штабе на бульваре Сен-Жермен. А когда кто-то назойливо допытывался, чем же в действительности занимается Янсен, тот отвечал, Я должен предвосхищать проблемы и по возможности их избегать. Начальство его ценило, потому что говорил он мало и располагал к откровенности, и наверняка знали о нем две вещи: во-первых, он любит суп и ест его круглый год за каждой трапезой, а во-вторых, никто не называет его по имени, ни друзья, ни коллеги, ни товарищи по выпуску, – то ли он не любит свое имя, то ли не склонен к фамильярности, в любом случае все называют его Янсен.

Когда Даниэль сообщил отцу, что собирается подать в отставку ради Мари, и признался, что пока не знает, кем работать, Прости, что разочаровал тебя, я так хотел, чтобы ты мною гордился, Янсен и бровью не повел, доедая густой раковый суп, который особенно удавался шеф-повару ресторана на улице Сен-Доминик, где он обедал, Напрасно ты, Даниэль, взял улиток, суп просто восхитителен, не хочешь попробовать?.. Ладно, как хочешь… Из Сен-Сира не уходят до окончания учебы, никто так не делает, это выставит тебя в дурном свете. Окончи третий курс, получи звание лейтенанта, а там посмотрим. И потом, ничего страшного, если не поедешь в Индокитай, – разумеется, я говорю как отец, – можно заняться чем-нибудь получше. Я для тебя что-нибудь придумаю, но надо поразмыслить, спешить некуда, еще поговорим. Так или иначе, мама будет в восторге от этого решения, она тряслась от страха… Когда роды?

– Где-то в августе, кажется.

– И когда вы поженитесь?

– Мари и слышать не хочет о свадьбе. Она не хочет видеть отца и упрекает мать в том, что та его поддерживала. Жениться без ее родителей как-то бессмысленно, я пытался ее переубедить, но она твердит, что теперь она сирота, что не отгоревала по Тома и ей нужно время. Когда она станет матерью, все изменится. Ладно, я все-таки попробую суп.

В конце обучения четыреста тридцать девять курсантов выпуска получили звание лейтенантов. Несколько лет их готовили к службе в Индокитае, и все они отправились сражаться.

Кроме одного.

То, что они там обнаружили, оказалось хуже самых жутких кошмаров, и они поняли, что подготовлены не так уж хорошо. Сорок два из них там и погибли.

* * *

Жюль Хоровиц не был таким уж феминистом – по правде говоря, вся эта борьба и призывы суфражисток оставались выше его понимания. Заботила его