Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

из-за твоей работы, с этим мы бы как-нибудь разобрались – дело в том, что мне удалось тебя забыть. Мне было очень плохо, когда мы расстались. Однажды вечером я даже приехал в Городок, потому что больше не мог, я оставил записку у твоей соседки по комнате, чтобы она тебя предупредила, но…

– Мне никто ничего не сказал! Что ты хотел?

– Я был в отчаянии, запутался и хотел быть с тобой, вот и все. Я ждал… Я подумал, ты решила меня помучить и надо потерпеть, может, мы сумеем склеить осколки. Прошли недели, и я взял себя в руки. А еще я подумал, что нельзя до такой степени отрекаться от себя, ведь если забыть, кто ты есть, что останется? Невозможно отказаться от своих убеждений, и я тащил свою тяжелую ношу, но боль в конце концов исчезла. Однажды я осознал: «Надо же, я не думал о ней вот уже… черт-те сколько». А потом встретил девушку, с которой у нас общие взгляды, и сумел отодвинуть тебя в сторону. Я снова смог жить без тебя. В общем, жить с человеком, чьи взгляды и работа настолько выбешивают, – так себе идея. А еще меня до сих пор злит, что ты все испортила из-за своих амбиций и гордыни, не выношу таких людей, которые притворяются, будто работают на благо человечества, а на самом деле его уничтожают. Мы будем все время ссориться, мы будем несчастны, и ребенок тоже. Я помогу с Лораном, можешь на меня рассчитывать, буду забирать его, когда смогу, буду им заниматься, но мы… вместе… нет, это невозможно. Постараемся хотя бы остаться друзьями, раз уж нас связывает этот малыш, – это лучшее, что мы можем для него сделать.

* * *

Даниэль больше не думал об Арлене, разве что мельком, когда проезжал через Жуанвиль к родителям на ужин. Они окончательно потеряли друг друга из виду, его даже не интересовало, что стало с девушкой, которую он так любил, ее образ застыл в памяти, будто она тоже умерла. И Арлена не думала о нем, работа целиком поглощала ее, приходилось ежедневно улаживать тысячу дел, жизнь была расписана до секунды и крутилась между Лораном и лабораторией. Отныне Даниэль и Арлена жили в настолько далеких мирах, что их встреча казалась невозможной.

Говорят, что молния никогда не бьет дважды в одно и то же место. Но любой математик вам скажет: у каждой прямой в бесконечности существует точка, через которую проходят все параллельные ей прямые и в конце концов пересекаются. Пересечение судеб Лорана и Жерома-Тома тоже казалось маловероятным, они родились с разницей в два дня и ничего не знали о бурных событиях, которые предшествовали их появлению на свет, о горечи и злости, которые невольно связали их друг с другом, о чем никто им не расскажет, – однако именно они тринадцать лет спустя напишут судьбу своих родителей.

Удар молнии. Во второй раз.

Будь что будет

Я была уверена, что в момент истины, после восьми лет упорной работы, нас охватит некое волнение, неведомый восторг, но команда осталась невозмутимой, словно речь шла о запуске дизельного двигателя. Припав к измерительным приборам, мы завершали последние расчеты, финальную настройку, и только неблагоприятная погода могла бы нам помешать, но небо Сахары оставалось ясным и невероятно синим, обещая великолепные безветренные дни. Обратный отсчет начался. Взрыв, который произойдет завтра утром ровно в семь часов четыре минуты, превратит Францию в четвертую атомную державу. Де Голль хотел гарантировать независимость страны и дал нам колоссальные средства для создания собственной силы сдерживания, поэтому он пошел против воли американцев, которые собирались держать нас при себе и предлагали защиту своим оружием. А также против мнения подавляющего большинства генштаба армии, который и дальше хотел пользоваться этой защитой и опасался, что национальная безопасность ускользнет из рук военных и станет исключительной прерогативой гражданских лиц, пусть даже и президента Республики.

Долгий процесс создания сверхоружия отражал проблемы, с которыми мы сталкивались на каждом шагу, поскольку армия была решительно не способна разработать и изготовить атомную бомбу. Технология была настолько сложной, что Министерству обороны пришлось привлечь внешний институт, контролировать который оно не могло, а тот получал приказы от других гражданских – от политиков. Восемь лет я наблюдала из своего угла за битвой руководителей, скрытой за показными речами, была молчаливым свидетелем их уверток и уловок, сведения счетов, личных конфликтов, когда армия с подозрением относилась к пацифистским настроениям в КАЭ, а КАЭ опасался потерять независимость, попав под крыло военных. В конечном счете Мендес-Франс, председатель Совета министров Франции, склонился на сторону КАЭ, институт стал главным разработчиком ядерного оружия и решил в условиях строжайшей секретности создать специальное ответвление: Управление военно-прикладных исследований, сокращенно УВПИ, куда и направили нас с коллегами из форта Шатийон. Через секретные фонды и подставные фирмы был приобретен участок площадью шестьдесят гектаров в Брюйер-лё-Шатэль на юге парижского региона, где был разработан и изготовлен сердечник атомной бомбы, которая должна взорваться завтра в Реггане.

Мне не на что жаловаться. Это была незабываемая эпопея. За пять лет мы создали все почти с нуля, компенсируя нехватку инженеров работой по шестнадцать часов в день, а сталкиваясь с техническими сложностями, мы решали их с мыслью о том, что до нас в такой же тупик упирались американцы и русские, но сумели его преодолеть. В пятьдесят пятом году при создании УВПИ меня чуть не выставили из проекта, потому что персонал, работавший в Брюйере, подвергался усиленной проверке со стороны спецслужб. Я понимала, что невозможно скрыть правду об отце моего сына, тем более что Пьер помимо пацифистской деятельности стал профсоюзным делегатом во «Франс-суар». Расследование по моему досье было долгим, переговоры напряженными, но поскольку мы не были женаты и не жили вместе те несколько месяцев, пока длился наш роман, расстались из-за противоположных несовместимых убеждений, а сейчас отношения сводятся к редким телефонным переговорам по поводу посещений сына, я, хоть и с трудом, получила допуск. В мою пользу сыграло то, что нас было всего тридцать на момент создания УВПИ, и я три года как включилась в работу, а главное, наши исследования уже и так были секретными, никто из моих близких, ни мать, ни сестры, не знали, чем конкретно я занимаюсь. Сегодня нас тысяча триста, и предложи я свою кандидатуру сейчас, ее отклонили бы без колебаний.

За восемь лет я единственная из команды форта Шатийон, кто не получил повышения, в то время