Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

вас придется усыпить, а у меня нет всего необходимого, вы рискуете получить кровотечение, разрыв, прободение и оказаться в больнице, а что дальше – известно. В вашем случае я предпочту воздержаться. Мне не нужны неприятности. Надо было прийти раньше. По моему мнению, вам остается только готовиться к родам. Деньги я верну.

Будь что будет.

* * *

Даниэль скучал в Коэткидане, жалея, что выбрал пехотную школу. Если бы он предпочел артиллерию, то, по крайней мере, сменил бы обстановку, увидел новые лица, посмотрел бы другую страну, но здесь, в этой Бретани, где испокон веку ничего не менялось, в грязном лагере с нелепой дисциплиной, отрезанном от мира, он понапрасну терял время, не учился ничему, чего уже бы не знал, каждый день повторял одни и те же бессмысленные движения, не общался по душам с однокурсниками – говорить с ними было не о чем, их ответы он знал заранее. От этого однообразия он закостенел, словно тридцать лет прослужил в забытом гарнизоне и врос корнями в эту топкую землю. Даниэль пошел в армию, чтобы действовать, сражаться за свою страну, а не плесневеть в собственном соку и распоряжаться техникой и амуницией, он разочаровался, ему осточертела ежедневная обязанность проверять количество боеприпасов в соседнем гарнизоне и пить пиво по вечерам в компании сослуживцев. Каждые три месяца ворота лагеря открывались для недельного отпуска, и после гонки с препятствиями, чтобы успеть на ночной поезд до Ренна, он прибывал на рассвете на вокзал Монпарнас, шел до бульвара Бон-Нувель ради удовольствия прогуляться пешком по Парижу, покупал круассаны и встречался с Мари в ее квартире.

В первый раз его удивила старомодная обстановка, но в следующий отпуск он обнаружил, что Мари все выкрасила в белый цвет, а в гостиной стоит мольберт с картиной, накрытой белой простыней. Он спросил, Что это?

– Ничего.

Когда Мари интересовалась, чем он занимается, он уклончиво отвечал, Армия – это школа терпения, они делают все, чтобы испытать нас и лишить иллюзий, мы часами зубрим теорию и повторяем довоенные упражнения, наше начальство застряло в тридцать девятом году. Она долго на него смотрела, Терпеть не могу бритых волос, стрижка у тебя ужасная.

В первый же вечер она потащила его в подвальный клуб на улице Дофин. Перед входом прошептала ему на ухо, Прошу, не говори никому, что ты военный. Толпа молодежи благоговейно слушала вибрафониста, который исполнял головокружительный номер с четырьмя молоточками, затем музыку подхватил джазовый оркестр и стал аккомпанировать с оглушительным грохотом. Какая-то женщина замахала Мари, Мы тебе заняли место. Ее соседи подвинулись, чтобы Даниэль мог сесть, Мари их представила, но шум стоял такой, что он ничего не услышал. Он удивился, что она обнимается с этими незнакомцами, хохочет во весь голос над тем, что не трогает его, говорит о загадочных друзьях, называя их по имени, словно наводя тайные мостики, и курит без остановки ментоловые сигареты, ему было тошно от этой мерзкой музыки, если ее можно назвать музыкой, он чувствовал себя чужим в этом прокуренном подвале, но Мари так сияла и так восторгалась концертом, что он смирился. Она взяла его за руку, Знаешь, это был любимый клуб Тома, он приходил сюда каждый вечер, всех знал, и все его обожали. Не верится, что его больше нет, я все время жду, что он появится и скажет: «Это была дурацкая шутка, здорово я вас разыграл?» Ну как, тебе здесь нравится? А музыка понравилась? Даниэль помялся, выдавил улыбку, Немного непривычно.

– Мне тоже поначалу было непривычно, свинг я терпеть не могла, но скоро ты просто влюбишься, вот увидишь.

На следующее утро за завтраком он спросил Мари, как дела на восстановительных работах в церкви Сен-Мартен, разобрались ли с проблемами, Не знаю, я уволилась, с витражами покончено. Пора перевернуть страницу. Я занимаюсь живописью, как давно и хотела. Сейчас я три раза в неделю хожу на курсы к одному известному художнику, ну, может, не все о нем слышали, он принадлежит к Новой Парижской школе, знаешь такую?.. Он помогает мне выйти из ступора. А вообще я собираюсь работать у Магали, которую ты вчера вечером видел, у нее большая мастерская, она очень мне помогает, потому что рисует гораздо лучше, у нее сумасшедший талант и скоро будет выставка, а я до сих пор ищу себя.

Когда Даниэль предложил пойти на ужин к его родителям в Сен-Мор, Мари отказалась, От семейных ужинов меня мутит! Он настаивал, Они расстроятся, они же тебя так любят. Она в ответ, Мне правда не хочется, может, в другой раз.

Когда он вернулся, она спросила, о чем там говорили, Жалели, что не повидались с тобой, кажется, твоя мать волнуется о тебе. А еще они хотели знать, назначили ли мы дату свадьбы.

– Я не хочу замуж. Церковь, кюре, белое платье, свадебная показуха на двести гостей – нет уж, хватит этого цирка, а главное, я не хочу видеть отца, я вычеркнула его из жизни, я ему больше ни слова не скажу и не прощу за то, что он сделал с Тома, это он его убил своей бредятиной и тупыми принципами. Если мы когда-нибудь поженимся, это будет в мэрии, только мы и двое свидетелей, а потом выпьем в соседнем бистро, и точка. Только так. Я решила провести генеральную уборку в жизни и предупреждаю: ни на какие уступки я не пойду. Как только уступаешь, отказываешься от себя, стараешься угодить другим, а я, наоборот, считаю, что следует отстаивать свои убеждения и быть в согласии с собой.

Но Даниэль благоразумно решил не рассказывать Мари, что его родители пригласили на ужин и Жанну, которая очень страдала и боялась, что дочь решила порвать заодно и с нею: позвонив в витражную мастерскую узнать, как дела у дочери, Жанна обнаружила, что та уже два месяца там не работает, а также узнала от соседки, что Мари каждую неделю приезжает на могилу брата на кладбище в Сен-Море. Жанну глубоко ранило, что дочь даже не заходит повидаться, Я еще могу понять, что она злится на Мориса, но я-то чем заслужила такое обращение? Жанна дважды приходила на бульвар Бон-Нувель, но дверь ей не открывали, хотя в последний раз кто-то явно посмотрел в глазок, Что мне теперь делать?

– Мари злится на весь мир из-за смерти Тома, – объяснил Даниэль. – Лучше просто ждать, однажды она поймет, что ты всегда защищала Тома, надо лишь набраться терпения.

Во время своего короткого