Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

вот три места для пребывания. Да, если есть желание, то храм. Храм Асклепия Пэана в асклепейоне. Учеников-христиан там не было — кто же из христианских родителей отпустит свое неразумное дитя учиться медицине на остров Кос, прямо в гнездо эллинского нечестия, где большинство эллинских храмов до сих пор не закрыто? Впрочем, если бы такие ученики и были, христианских церквей на Косе теперь стало не меньше, чем эллинских храмов.

Но Каллист не любил молиться в храме. Он уходил вглубь заросших кипарисовой порослью аллей, где воздух был резок и свеж, а на забытой всеми полянке среди одичалых маргариток стояла статуя Асклепия Сотера. Асклепий был без посоха и змеи. Он держал на руках тело погибшего юноши, вглядываясь с великим состраданием и любовью в его лицо, и словно вдыхал в его уста утраченное дыхание. Юношу звали Ипполит…[18] Хотя ноги умершего еще бессильно свисали, не находя опоры, веяние вернувшейся жизни сквозило в его чертах, словно скульптор запечатлел его за мгновение до пробуждения. Как-то Каллист пришел сюда рано утром, вскоре после того, как ему принесли печальные вести из Никомедии. Он плакал и не хотел, чтобы его увидали товарищи, пока он не сможет совладать с собой. Каллист помнит до сих пор, как луч восходящего солнца упал на лицо юноши, и ему показалось, что тот открыл глаза и изумленно смотрит на Асклепия, как будто одновременно узнает и не узнает его, и не верит тому, что с ним происходит…

В памяти Каллиста вдруг встал его первый день на Косе — первый день, когда он сошел с корабля со своим скарбом, который тащил единственный раб. Солнце не палило, словно скрывшись в какой-то дымке, над морем была радуга. Где-то там, за морем, в Никомедии его дядя Феоктист ждал вестей, выйдя из дома под портик.

Неожиданно почувствовав ком в горле, Каллист резко встряхнул головой и решительно направился к бассейну, в прохладный зал-фригидарий[19], над входом в который Атлант нес пламенеющий шар — восходящее солнце. С обеих сторон Атланта поддерживали две девы, судя по всему, тоже коренные вифинки — с высокими лбами, полными губами и удлиненными прямыми носами, над которыми сходились густые брови. Они словно были родными сестрами Антиноя, любимца Адриана — безутешный после смерти юного друга, император желал видеть дорогие черты во всех окружавших его изображениях. Одну из дев звали София, мудрость, и она носила серебряное одеяние, роднящее ее с луною, а вторую, в белых ризах, звали, согласно надписи, Арета, добродетель.

Сверху, из огромных трехстворчатых окон, лился дневной свет.

Каллист разбежался и прыгнул в бассейн — холодная вода обожгла его, словно огонь, смывая боль воспоминаний о прошлом, о Косе и о дяде. Он быстро проплыл до противоположной стенки и выбрался наверх по мраморным ступеням. Раб подал ему простыню, и он, переводя дыхания, завернулся в нее.

— Осторожнее в воду прыгай, бассейн здесь слишком мелкий, — раздался знакомый голос.

Только сейчас он заметил, что Кесарий стоит рядом с ним и энергично растирает морской губкой жилистые руки.

— А, ты тоже искупался? — спросил его Каллист, окидывая взглядом пустой зал. — В уединении?

Тот кивнул. Совершенно не расположен сегодня к разговорам, как видно. Молчит и молчит со вчерашнего дня, как приехал из Нового Рима. Бледный, усталый. Только от растирания губкой его кожа слегка порозовела.

Кесарий накинул льняную простыню, как тогу. Уродливый шрам на правом бедре исчез под белоснежной тканью.

— Скажешь речь? Сенату и народу римскому? А, Кесарий? — не удержался Каллист, хлопая его по плечу.

— Тише, — нахмурился Кесарий. — Я не хочу, чтобы каждый в этой бане знал, что Кесарий Каппадокиец приехал из столицы.

— Нас некому услышать, — повел плечом его друг, словно поправляя копье Дорифора.

— А рабы? Они слышат все, что надо и не надо. Это просто Трофим не сплетник, но это — моя великая удача и его великая добродетель… Нельзя ни в коем случае допустить, чтобы по городу разнеслась весть о том, что я здесь. У меня есть второе имя — Александр, так меня и называй на людях.

— Согласен… Александр. К чему только такая скрытность?

— Я потом объясню тебе, не в банях же говорить об этом, честное слово… — проговорил Кесарий и крикнул двум рабам у двери, с любопытством пялившимся на него и Каллиста: — Эй, что вы прислушиваетесь, лентяи? Одежду в аподитерии[20] как следует стерегите, там для вас работа, а не здесь!

— Знаешь, Александр, здесь холодно, — Каллист продолжил разговор, намеренно употребляя новое имя друга, чтобы привыкнуть к нему и не подвести Кесария, случайно оговорившись в самый ответственный момент. — Как ты только решился плавать в бассейне? Такое впечатление, что вода подается сюда прямо из этого злополучного Сангария, где купался наш Митродор.

— Нет, Сангарий холоднее, — уверенно заметил новоявленный Александр.

— Может, проверим? — хохотнул Каллист.

— Не надо, — слегка сдвинул брови его собеседник. — Ты не привык. Вода в реке, действительно, холодная. Мне не понравилась.

Повисла долгая пауза. Копье Дорифора беззвучно упало на землю с плеча Каллиста.

— Ты что, искупался сегодня в Сангарии, Кес… Александр? — вовремя успел поправить себя потрясенный Каллист.

— Да, на рассвете. Когда ты сладко спал на перине! — синие глаза Кесария задиристо блеснули.

— Во-первых, я не сплю на перинах, во-вторых…

— Не обижайся, не обижайся! Я знаю, что ты ведешь философский образ жизни! — засмеялся Кесарий. — В такой холод пошел со мной на реку следить за Митродором!

— Ладно уж, — махнул рукой Каллист. — Не оставлять же тебя одного следить за этим тяжелобольным иерофантом Асклепия Пэана!

— Спасибо, — серьезно ответил Кесарий и быстро добавил: — Ты не хочешь сыграть в мяч?

— Давай, — кивнул Каллист, нагибаясь, чтобы достать со дна тростниковой корзины гладкий кожаный мяч. — Встанем по разные стороны бассейна — кто не отобьет, пусть лезет доставать.

— Ты самоуверен, друг мой, — сказал Кесарий, ловко отбивая подачу. — Надеешься, что заставишь вместо себя лезть в этот бассейн несчастных рабов?

— Вовсе не самоуверен, — возразил Каллист, ударяя мяч сцепленными руками — по-римски. — А лезть придется, возможно, совсем не мне…

— Вот я и говорю — несчастным рабам! Заставишь их лезть в воду вместо себя!

Мяч описал красивую дугу, и Кесарий, подпрыгнув, послал его назад сильным ударом слева.

— Ты не думай, что рост — единственное преимущество игрока! — заметил Каллист.

— Нет, конечно. Еще и острый глаз, и природная выносливость, умение пользоваться обеими руками с одинаковым