Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

числе детскую мебель и кроватку. Кое-кто вполне разумно предложил отдать все это нуждающимся. Но Люси и Джошуа (их поддержали Гидеон, Клеменси и каноник Холли) заявили, что это падшие домашние божки, зараженные похотью и яростью, и их уничтожение станет провозвестием нового мира. Мы перебили множество отличных тарелок, чашек, блюдец. Заменили все самой простой белой глиняной посудой и серыми покрывалами. Ходят разговоры, что горшки и одежду мы будем делать сами. Не знаю, как это согласуется с тем, чтобы избежать уничтожения Света в Материи. Не знаю, как манихеи отнеслись бы к синтетическим волокнам: Джошуа Маковен об этом не говорил. Впрочем, он умело балансирует на грани между реальными действиями (уничтожение вещей, вегетарианство) и символическим значением (современные научные представления о свете и материи, растительное происхождение угля, фотосинтез и так далее).

Ведут Слышащие между собой и вполне земные разговоры, и говорят – не поверишь! – о сексе. Много сил приходится тратить на то, чтобы разобрать мансардные помещения, изначально предназначенные для слуг (это поместье XVII века с многочисленными пристройками). У нас не будет ни обоев, ни краски – белые стены и зеркала, но так высоко, чтобы нельзя было в них смотреться. Они будут отражать Свет и ночное небо. Изысканно. Маковен твердо решил, что представители разных полов должны спать раздельно. У него свои мысли обо всем, и, хотя ему нужна поддержка супружеских пар, он считает, что должно быть отдельное крыло с женскими спальнями и отдельное – с мужскими. «Дети полка» ему тут точно не нужны. Чтобы кто-то заводил детей – этого он точно не хочет. Но с теми, у кого они уже есть, он держится тактично. У Люси Нигби трое, но они пока не вернулись. Посмотрим, что выйдет. Пока у нас тут полевые условия. Я расположилась на старой больничной койке в какой-то тесной каморке. Есть с собой фонарик, потому и продолжаю тебе писать. Эх, пришла бы от тебя весточка. Так одиноко обманщице и притворе посреди всеобщего энтузиазма и… и… ох, приподнятости – это я без сарказма.

Вчера была своего рода церемония – «освобождение всякой твари». На ферме много овец местной породы, которые и так живут привольно.

Люси рассказала нам, что один барашек по имени Тобиас считает себя собакой. Он повсюду следует за ней. Вернувшись, она много плакала, когда нашла его: он исхудал, а она боялась, что его убьют или что он ее забыл. Тобиас спит у пастбища, запах от него как от мокрой тряпки. Мы выпустили из курятников всех кур. Курятники тут двух видов. Один с несколькими рядами проволочных клеток для несушек. Они сидят по три в клетке на наклонном сетчатом полу, и яйца выкатываются наружу. Куры выдрали друг у друга все перья с шеи и груди и выглядят премерзко. Есть еще большой сарай: там в багровой полутьме содержится уйма молодых бройлеров. Для успокоения им включают музыку, но они друг друга все равно общипывают. Кормят их из отверстий в наружной стене. Ходят они по решетке, а внизу – помет. Видимо, чистится сарай раз в год, после забоя. Когда мы их выпустили, Люси забеспокоилась. Сказала, что Ганнер хотел обрезать им клювы, но она была против. У этих клювы есть, так что в замерзшей грязи что-нибудь себе наковыряют.

Ритуал освобождения был настолько же нелепым, насколько душещипательным. Мы проходили вдоль проволочных клеток, открывали их и вытаскивали кур. Среди всеобщего квохтанья, крика и кудахтанья Клеменси Фаррар начала произносить нечто вроде обрядовой формулы: «Вы свободны, ступайте с Богом!» Так мы стали говорить всем курам, а те гадили, пятились, шарахались от нас, однако в итоге мы всех вынесли во двор. Дело небыстрое, и было решено проводить освобождение поэтапно, не одним днем. Потом уехал работник: ему наши «фокусы» не понравились. Приходится кур кормить самим – и тех, что еще в клетках, и тех, что уже на воле. Последние собрались в стаю и начали вести себя вполне по-куриному: кудахтали, озирались и копались в земле. Многие сразу же вернулись в курятник, но мы решили – пусть, ведь другого мира они не знают. Дверь оставили открытой. На следующий день пришел черед бройлерного цеха. Мы раскрыли массивную дверь и выключили красный свет. Снаружи насыпали кучу еды: кукурузы и прочего. Бедняги испугались дневного света и выйти не решились.

Клеменси Фаррар в очередной раз поступила разумно: осторожно прошла через них и решительно провозгласила с самого дальнего конца бройлерной: «Вы свободны, ступайте с Богом». При этом она махала руками и фартуком, выгоняя их наружу. И бройлеры начали продвигаться вперед единой массой, стонали и квохтали, а Клеменси покрылась разлетающимися во все стороны белыми перьями (то были исключительно леггорны) и стала похожа не то на индейский тотем, не то на снежного человека. Но некоторые, моргая, все же отважились переступить порог, их становилось больше, да и назад вернуться было нельзя, сзади напирали, поэтому они сгрудились и закопошились в одном месте. Теперь-то куры гуляют повсюду. Все-таки они, как видно, предпочитают свободу. Учатся копошиться в поисках пищи в земле. Лапки у бедняжек распухли. Я не специалист по социологии и психологии кур, и жаль, что среди нас такого нет: было бы интересно узнать, какие из инстинктивных форм поведения эти отчужденные от природы существа восстановить смогут, а какие – нет. Я обнаружила, что куры – крайне чуждая мне форма жизни. Не вызывают никакого сочувствия. Люди вообще кур не жалуют. У них во взгляде ничего родного. А звуки, которые они издают, только на нервы действуют. Эти птицы прямо созданы для того, чтобы действовать на нервы. Сейчас их очень много, повсюду. Постепенно разбредаются.

Как и на большинстве ферм (так мне сказали), на этой есть хозяйский курятник с «настоящими» яйцами для собственного потребления. Тут живет куриная элита: им разрешено разбредаться и разгуливать; избалованные, эти куры очень раздраженно и ревниво реагируют на появление остальных, задирают их. Происходят драки. Маковен говорит, лучше не вмешиваться. Несколько кур этих столкновений не пережили. Мы спорили о том, употребить ли их в пищу или похоронить. Кто-то считает, что первое решение вполне вписывается в наше натуральное хозяйство.

С утками забот не было. У ручья у них есть домик и загон. Все двери мы открыли. Одной утки потом недосчитались: виной тому лиса или особое стремление к свободе, неизвестно.

Завтра выпускаем индюков и индюшек. Живут они в своеобразном узилище, их там около сотни, клохчут