Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

какую цену (в виде затраченной энергии) платит вид за выбор в пользу полового размножения, а не партеногенеза. Почему существа просто не размножаются почкованием или клонированием? Он установил, что северный черный слизень, Arion alter, самооплодотворяется и популяции состоят, по сути, из клонов. Южный же слизень, Arion rufus, красный – гермафродит, обычное существо, имеющее пол, и ему приходится бороться за сексуальные преимущества, и, кроме того, оно пожирает себе подобных. Если принести домой ведро добродушных клонов, они будут уютно сосуществовать. В ведре же с красными слизнями разгорится свирепое побоище и выживут один-два самых приспособленных. Помещенные в жаркие сухие условия, черные слизни, которым обеспечили укрытие, с нежностью поделятся им с другими, в то время как рыжие задохнутся и сгинут.

Биологи, заметил Ходжкисс, сотворили со словом «альтруизм» нечто невообразимое. Сначала с его помощью описывали заботу людей о других, даже любовь. Скажем, готовность отдать жизнь за друга. Или исключительное великодушие Герарда Вейннобела (если это и правда великодушие). Не просто забота о сохранении рода.

– Нам всем с детства, – вступил в беседу квакер Джон Оттокар, – знаком образ самки жаворонка, которая притворяется, что ранена, чтобы отвлечь охотника от гнезда. Нам говорили, мол, вот, смотрите, и в природе присутствует любовь и альтруизм…

– С точки зрения математики, – подхватил Лук, – в которой ты понимаешь лучше меня, – это просто случай, когда самопожертвование необходимо для сохранения набора генов. Согласно этому статистическому взгляду на любовь, конечно, материнская любовь – не идеальная. А вот монозиготные близнецы… Клоны, как мои черные слизни…

– Монозигота, – с расстановкой произнес Джон Оттокар, – это мать и брат или сестра близнеца. Партеногенез по итогам полового размножения.

Лук начал было искать изощренные аргументы в пользу теории родства, когда понял, что для Джона вопрос о монозиготах – личное.

– Билл Гамильтон занимался математикой неприязни. Он искал в нечеловеческом мире примеры злобы, которая была бы оправданна. Злоба в противоположность эгоизму. Этика плохо ладит с биологией. Не думаю, что красные слизни злобны. Представьте переполненные курятники, как куры там клюют друг друга. Они набрасываются на самых слабых.

– Находят козлов отпущения, – сказал Ходжкисс.

– Ну это уже из области религии, – осадил его Лук. – А религия – это некая схема для объяснения существующего положения вещей. Не изучение причин и следствий.

– Люди злобны, – сказал Джон Оттокар. – Люди наслаждаются казнями. Люди объединяются в стаи и издеваются над чудаковатыми и слабыми. Вырывают крылья мухам, жгут кошек.

– Но самопожертвование, доброта, в конце концов, – их ведь тоже люди придумали, – возразил Ходжкисс. – Уважение к другим. Нравственная единица – это двуногое существо, покрытое кожей. А не молекула в спирали.

– Для всего этого людям всегда нужна была религия, – отозвался Джон.

– Нельзя защитить правду ложью, – бросил Лук.

Услышав это дикое утверждение, Ходжкисс со злорадством поджал слегка чопорные губы, но спору этому завершиться было не суждено.

В дверях бара, держась за руки, появились женщина и ребенок с огненно-рыжими волосами. Фредерика и Лео: они приехали на север на рождественские каникулы и по просьбе Уинифред искали Маркуса. Фредерика с радостью заметила знакомые лица и подошла. Они же, кажется, были не очень рады. Атмосфера задушевности рассеялась.

Лео же ликовал:

– Джон О.! Джон О.!

Но, увидев, что Джон как-то грозно нахмурился, добавил с сомнением:

– Это правда Джон? Это не… Пол? Я знаю, что Джон!

– А это важно? – мрачно отозвался Джон.

– Мама хотела… – обратилась Фредерика к Маркусу. Она огляделась. – Как хорошо, что вы все здесь. Где Жаклин? Улитки-то сейчас в спячке. Очень холодно. Я хотела поговорить с тобой, Лук, хотела спросить, нет ли у тебя желания поучаствовать в одной необычной телевизионной передаче…

Лук встал.

– Нет, – отрезал он. – Желания нет. И мне уже пора.

– Может, потом встретимся, поговорим?

– Не стоит. Не вижу смысла рассуждать о сложном простым языком и приправлять рассуждения хохмочками. Смысла нет. Мне пора.

Он ушел. Фредерика растерянно смотрела ему вслед. Подошел бармен и объяснил, что Лео еще маленький и ему тут быть нельзя. Джон Оттокар взялся проводить Лео наружу.

Приунывшая Фредерика передала Маркусу весточку от матери. Винсент Ходжкисс, откинувшись назад, взглянул на брата и сестру: пожалуй, теория родственного отбора здесь сбоит. Женщина больше похожа на сердитого биолога – тоже рыжеволосая, тоже темпераментная, – а не на хрупкого, сдержанного математика с опущенным взором. Он и не подозревал, что Маркус тоже часто размышлял о том, как мало его связывает с Фредерикой. Когда Стефани еще была жива, думал Маркус, они все трое были друг с другом связаны. Затем против воли вспомнил ее смерть. От него не требовалось жертвы. Только проявить достаточно присутствия духа, чтобы рвануть выключатель. Но и этого он не сделал. Он мрачно уставился на пиво и сказал, что скоро закончит и позвонит матери, у него есть дела…

– Мы собираемся поужинать, – сказал Ходжкисс. – Есть что обсудить.

Маркус поднял глаза, а потом опустил. Да, люди ему настолько неинтересны, подумал Ходжкисс, что до сего момента ему и в голову не приходило, что кому-то интересен он сам.

Фредерика, сама того не желая, разрушила приятельскую компанию. Она повернулась и вышла на улицу, к сыну и к любовнику, с которым не знала, что делать.

Поесть в Блесфорде можно было только в убогой кафешке а-ля траттория. Ходжкисс отвез Маркуса на пустошь, в отель «Роза Йорка». Обеденный зал был оформлен в строгом стиле, в углу – большой камин, поглощающие шум ковры. Помимо них, сидели еще три парочки. На белых камчатых скатертях горели свечи в серебряных подсвечниках, а посреди зала висела ослепительно-яркая люстра. Ходжкиссу даже пришлось спросить, нельзя ли приглушить свет. На окнах висели зеленые занавески с узором из белых роз и терновника. Ходжкисс заказал бутылку белого бургундского, тарелку супа из шпината и жареный морской язык. Маркус попросил то же самое.

– Не ищи подвоха. Это альтруизм вынужденный. Мне нужна твоя помощь в одном деле. Да и видно, что ты проголодался.

– Правда?

– Правда.

Маркус размешивал суп. Ходжкисс подметил, что он никогда не смотрит на людей. Монада монадой. Сказать ему? Пожалуй, не стоит. Он наблюдал, как Маркус размешивает суп в другую сторону, осторожно пробует, вытирает рот. Никогда не буду искушать его плотскими удовольствиями, подумал Ходжкисс, предлагая булочку.

– Ты, наверно, сможешь мне объяснить учение Кантора о бесконечных множествах.

Маркус отложил ложку и сделал глоток вина.

– В тридцать девятом году, – продолжал Ходжкисс, – Витгенштейн читал курс лекций по основам математики. Он подверг резкой критике диагональный аргумент Кантора. С пеной у рта.

Маркус поднял глаза:

– Почему?

– Сначала объясни мне эту теорию,