Фернандо Магеллан. Том 2 - Игорь Валерьевич Ноздрин

Скорчившийся над трупом парусный мастер зашивал саван. Толстой иглой с суровой ниткой прострочил холстину в ногах, спрятал в тряпках два каменных ядра, подобрался к вздувшемуся животу. Мастер был молод, но угрюм и нелюдим, потому что товарищи чурались его, боясь человека, провожавшего в последний путь покойников. Шов перевалился через вздыбленный живот, прошел по связанным веревочкой рукам, задержался у тонкой восковой свечки с дрожащим живым огоньком. Парень вынул свечу из желто-синих пальцев, потушил, сунул огарок в саван на грудь мертвеца к позеленевшему медному крестику, развязал ему руки. Вскоре работа закончилась. Обрывки ниток с иголкой мастер засунул внутрь, чтобы матрос унес их на дно. Священник начертил на саване крест, пригласил капелланов для заупокойной службы.

Теперь, когда покойника зашили в парусину, люди подошли ближе. Струился запах ладана, зависал в безветрии, смешивался с гнилью разложения. Торжественно и чинно звучали голоса, потрескивали свечи. Словно Лазаря в пеленах, моряки разглядывали груду под серой тряпкой с черным смолистым крестом, но чуда воскресения не ждали. Превозмогая боль, Антоний читал над ним:

 –  «Рожденный женщиною человек кратковременен, пресыщен

печалями. Как цветок, он выходит и опадает; убегает, как

тень, не останавливается.

Ты отверзаешь очи на него, ведешь меня на суд с Тобою?

Кто родится чистым от нечистого? Никто.

Если человеку определены дни, если число месяцев его у Тебя,

если Ты положил ему предел, который он не перейдет,

уклонись от него, пусть отдохнет, пока не кончит дня, как

наемник. У дерева есть надежда: если будет срублено, то снова

оживет; молодые отрасли не перестанут выходить.

Даже если корень устарел, и пень замер в пыли, почуяв воду,

дерево дает побеги, пускает ветви, словно вновь посаженное.

А человек умирает, распадается; отошел, и где он?

Воды уходят из озера, иссякает и высыхает река:

так человек ляжет и не встанет;

не пробудится до скончания неба, не воспрянет от сна.

О, если бы Ты укрыл меня в Преисподней, пока пройдет Твой

гнев, положил срок, а потом вспомнил обо мне! Когда человек

умрет, будет ли вновь жить? Я ждал бы в определенное мне

время, пока придет смена. Воззвал бы Ты, я дал ответ, а Ты явил

бы благоволение творению рук Своих.

Ибо тогда бы Ты считал мои шаги, не подстерегал моего греха;

было бы запечатано в свитке беззаконие мое,

Ты закрыл бы мою вину.

Но гора падает и разрушается, скала сходит с места,

Вода стирает камни, разлив ее смывает земную пыль:

так Ты уничтожаешь надежду человека.

Теснишь его до конца, изменяешь ему лицо, отсылаешь его, и он

уходит. Он не знает, в чести ли дети, унижены ли?

Плоть болит на нем, и душа страдает»

(Иов. 14).

После отпевания труп положили на доски. В сопровождении офицеров вышел на палубу адмирал. Магеллан наравне со всеми переносил тяготы и лишения, это вызывало уважение. Осунувшийся, с резко обозначившимися морщинами и пожелтевшими белками глаз, он мало отличался от моряков. Фернандо построил команду, как при порке виновных, приказал начать похороны.

Мертвеца подняли на досках, понесли к борту. Раздалась команда приспустить флаги, канониры зарядили пушку. Доски с трупом положили поперек поручней, чтобы при наклоне он соскользнул вниз. Капелланы встали по сторонам.

«Сегодня умер наш товарищ,  – вышел вперед адмирал.  – Он честно служил императору,  – с трудом подбирая слова, говорил командующий.  – Господь воздаст его душе по заслугам и покарает предателей, обрекших тело на голод. Честь и слава матросу умершему в море! Здесь его дом и могила. Пусть не страшит вас эта смерть. Бог отмерил каждому дни, надо с достоинством прожить их. Приумножьте славу Всевышнего своими деяниями. Как питал Господь народ Моисея манной небесной, так не покинет и нас… Ждите чуда, оно обязательно произойдет. Не отчаивайтесь, Творец испытывает нас и воздаст во сто крат!»

Магеллан подал знак капелланам, им принадлежало последнее слово. Антоний готовился продолжить возвышенный слог адмирала, раскрыл рот, но неожиданно для себя лишь повторил фразу моряков, веками провожавшую их на дно: «Мы предаем тебя пучине». По знаку боцмана, Хинес и Леон приподняли доски. Цепляясь за сучки, труп покатился вниз. За бортом послышался всплеск, бухнула пушка.

* * *

– Я выменял у Эрнандеса крысу,  – сообщил Пигафетта священнику, когда они остались одни.  – Ты должен съесть ее живьем!

– Зачем?  – изумился францисканец.

– У тебя скорбут.

– Откуда ты знаешь?

– Я слышал, как Моралес сказал сеньору Магеллану.

– Мне нездоровится.

– Есть только одно средство. Тебе будет противно, но ты пересилишь себя. Свежая кровь и мясо спасут от смерти.

– Они нечисты для Господа, я нарушу заповеди Всевышнего.

– Я возьму грех на себя.

– Нет,  – воспротивился священник,  – моя жизнь в руках Господа. Ни один волос не падет с головы без Его ведома.

– Не меньшее зло – сознательно лишать себя жизни.

– Правильно.

– Ты сделаешь это ради меня, пусть Спаситель осудит меня вместо тебя.

– Такое лечение придумал сеньор Магеллан?  – догадался Антоний.  – Откуда у тебя появились деньги?

– Выиграл.

– У кого?

– У Эрнандеса.

– Ты же сказал, что выменял крысу?

– Ну да,  – запутался Пигафетта.  – Сначала выиграл дукат, потом купил тварь. Эрнандес все равно не отдал бы деньги. У него нет золота. Капитан-генерал тут ни при чем. Он говорил с врачом, а я мимо проходил.

– Это я уже слышал.

– Так возьмешь?  – с надеждой спросил итальянец.

– Выкини!  – посоветовал священник.

– Ну и дурак!  – обиделся летописец.  – Зубы качаются, а все цепляешься за Библию.

– На том стою!  – с достоинством изрек монах.

– Ты не стой, сядь и подумай: жизнь сложнее Священного Писания.

– Знаю я ваше римское вольнодумство! Епископы устраивают маскарады с развратными девками, художники рисуют нагие тела, писатели строчат про монахов богохульства. Ваша вера гибнет, оттого захватчики рвут страну на части. Отойди от меня! Устал, не хочу разговаривать с тобой.

Вода слегка колыхалась у борта. Солнце жгло спины друзей, заворожено глядевших вниз. Лучи преломлялись в море, желтоватыми бликами мерцали на поверхности.

– Глубоко здесь?  – поинтересовался священник, любуясь изменяющимися переливами цветов.

– Альбо связал пять линей, но дна не достал. Сеньор Магеллан решил, будто здесь самое глубокое место в океане.

– Разумно,  – похвалил Антоний.  – Что еще говорил капитан-генерал?

– Если бы