Сестры Мао - Гэвин Маккри

class="p1">Когда наступила эта сцена – двор Тирана, пасмурное небо, огромное баньяновое дерево, перед которым на горящем костре собирались казнить армейского капитана, – она поднялась с места и повела Вэньгэ за собой. Они поднимались по ступеням справа от оркестровой ямы и пересекали сцену в тот момент, когда армейский капитан принимал последнюю позу: неподвижно стоял в пламени, подняв правый кулак и с вызовом глядя на родину.

Из партера доносились крики Чао Ина:

– Что такое? Как вы смеете! Нет, правда, это уже слишком! Остановитесь! Спуститесь немедленно! Вы насмехаетесь над нашей работой и разрушаете моральный дух. Правда, я никогда… Спускайтесь! Я имею в виду, это… Я так больше не могу!

Не обращая внимания на Чао Ина, Цзян Цин вышла в центр сцены и подождала, пока актеры ее узнают. Через несколько секунд армейский капитан неохотно сменил позу; этому примеру последовали и тиран с его гвардейцами. Музыка превратилась в какофонию, а затем стихла. За кулисами участницы красного женского отряда, готовившиеся броситься на тирана и отомстить ему, сложили руки и обменялись растерянными взглядами.

Цзян Цин жестом пригласила армейского капитана приблизиться к ней. Пока он спускался с костра и шел к ней, она ему аплодировала.

– Браво, браво, – сказала она.

Остальные члены труппы захлопали вместе с ней: сначала нерешительно, а затем – все более энергично.

– Браво, браво, браво, браво…

Цзян Цин позволила танцору целую минуту яростно смотреть сначала на свои собственные ноги, а затем, когда он набрался смелости, на Вэньгэ, которая ерзала от стыда на краю сцены.

Цзян Цин рассекла воздух рукой, прервав аплодисменты.

– Чжу Си, – сказала она (так звали танцора), – в течение двух лет после ухода на пенсию великого Сун Яоцзиня вы мастерски, великолепно исполняли роль армейского капитана. Вы были предметом вдохновения для простых людей по всей стране и образцом поведения для членов партии. Я не преувеличу, если скажу, что в своем стремлении стать исключительно хорошим танцором вы были весьма близки к успеху. Революция благодарит вас.

Она снова похлопала ему, повернувшись на каблуках, кивая и улыбаясь. Затем она подошла к Вэньгэ, взяла ее за руку и провела на центральную сцену. Оставила ее стоять слева в шаге от себя. Лицо девушки было белым и мокрым от пота.

– Как революционеры, мы должны пройти через долгий процесс закалки, прежде чем сможем понять и умело применить законы Революции. Все мы, без исключения, несем в себе остатки различных идеологий старого общества. Чтобы очиститься от этих остатков, мы должны не только учиться на партийной деятельности, но и участвовать в современной революционной практике там, в мире.

Оказавшись между Чжу Си и Вэньгэ – их костюмы были одинаковыми, но смысл – разным: манифестации старого и нового, – Цзян Цин ощутила прилив сил; это счастье приходит, когда преодолевается сопротивление.

– Мы ни в коем случае не должны уходить в изоляцию или зазнаваться. Мы можем пройти через лучшие академии, но мы не должны притворяться, будто что-то знаем, если на самом деле не знаем. Чтобы сохранить чистоту авангарда пролетариата, нам необходимо идти в народ и встречаться с ним, усердно работать на его стороне, использовать его мудрость для закалки и воспитания себя во всех отношениях.

Теперь она повернулась к Чжу Си, улыбаясь ему так, что он не мог сомневаться в ее искренности.

– Поэтому, Чжу Си, я вознаграждаю ваши с таким трудом завоеванные достижения в Центральном балете периодом реабилитации на образцовой ферме во Внутренней Монголии [40].

Слева и справа вырвался коллективный вздох. Чжу Си попятился назад, как бы падая на него.

– Там, – продолжила Цзян Цин, – у вас будет возможность учиться у крестьян и самоотверженно работать на полях. Это шанс вырваться из своей жизни, отбросить личные амбиции, думать, изучать, быть объективным. Вы вернетесь в общество новым человеком, просвещенным, более преданным своей стране, готовым внести еще больший вклад в ее величие. Я осмелюсь сказать, что вы вернетесь живым Лэй Фэном.

– Нет! Нет!

Чжу Си озирался и метался в поисках кого-то или чего-то, что могло бы ему помочь.

– Вы не можете этого сделать. Помогите мне кто-нибудь, прошу!

Он обратился к Чао Ину, который забрался на сцену и быстро шел к ним.

– Все в порядке, Чжу Си, – сказал Чао Ин. – Успокойся.

Он схватил танцора за руки, успокаивая его.

– Ты никуда не уйдешь.

Цзян Цин рассмеялась:

– Ты думаешь, что лучше меня знаешь, что нужно этому мужчине? Этому мужчине, всем мужчинам нужен тот, кто будет ими повелевать. А не тот, кто имеет власть, но, как это ни прискорбно, не повелевает.

Чао Ин встал преградой между Цзян Цин и Чжу Си.

– Достаточно.

Чао Ин широко расставил ноги и положил руки на бедра. Вероятно, он думал, что выглядит круто.

– Вы получили минуту славы, командир Цзян, все мы вас видели, все мы вас слышали, все мы вас любим, глубоко любим, но теперь я должен попросить вас покинуть сцену.

Цзян Цин снова рассмеялась, на этот раз ему в лицо:

– Режиссер Чао, приятно видеть, что вы наконец проявляете должный интерес к работе. Теперь, пожалуйста, позвольте мне объяснить, что здесь происходит, потому что, похоже, вы не понимаете. Я рекомендую Чжу Си пройти курс реабилитации в соответствии с политикой партии.

– Через мой труп.

– Так вы против? Хотите сказать, Чжу Си в нем не нуждается? Он выше этого?

– Этого я не говорю.

– Предпочитаете поехать вместо него? Я понимаю, почему вам так хочется. Я бы и сама поехала, если бы не была связана своими обязанностями здесь. Освобождаясь от привилегированного положения и возвращаясь в нищету, мы начинаем понимать, каков мир на самом деле. Или вы забыли о мире, режиссер?

Она обратилась к другим танцорам на сцене, труппе за кулисами и оркестру в яме.

– Товарищи, я права? У всех же вас, как у меня, остались приятные воспоминания о тех временах, когда вы были вдали от дома? В деревне я получила несколько самых важных жизненных уроков. Прежде всего я поняла, что мои настоящие товарищи и лучшие коммунисты – это те, с кем я работала в поле, а не те, с кем сидела за машинкой в офисе. Или выступала в каком-нибудь театре.

– Каком-нибудь театре?

Чао Ин рычал, как животное, чтобы казаться больше, чем он есть на самом деле.

– Это Большой зал народа. Я – режиссер Центрального балета Пекина. Именно в этом качестве, на этой сцене, я заявляю вам, Цзян Цин, что не позволю вам послать меня, Чжу Си или кого-либо из