Сестры Мао - Гэвин Маккри

– Я оставлю его здесь, хорошо?

– Хватит болтать, насекомое, убирайся!

Оставшись одна, она позвонила Ли На.

– Дочь, ты смотришь это?

– Да.

Они больше ничего не говорили, но и не клали трубки; через них они слышали, как у них поменялось дыхание, когда дверь самолета открылась и госпожа Маркос вышла в белом платье, которое доходило до самой земли и переливалось на солнце – солнце, которое в этот осенний день занимало в Пекине все небо. Госпожа Маркос спустилась по трапу, словно то были ступени высокого храма: она парила. Внизу она приняла букет цветов, помахала рукой на восток, помахала на запад и снова помахала на восток, прежде чем ее встретила официальная сторона: вице-премьер, некоторые члены Центрального комитета, различные дипломаты среднего звена.

Цзян Цин прижала телефонную трубку к груди, чтобы заглушить звук, и закричала:

– Человек!

Снова вошла та же ассистентка.

– Смотри, – сказала она, указывая на экран. – Мне сказали, что в аэропорту могут находиться только чины выше девятого, а среди этих куча ничтожеств. Запасная команда. Прихвостни. Я в ужасе. Ты в ужасе?

– Да, командир.

– Я тоже должна встретиться сегодня с госпожой Маркос. Она заслуживает того, чтобы ей пожал руку кто-то важный. Давай устроим, чтобы ее привели ко мне до того, как отвезут на гостевую виллу.

– Расписание уже составлено, командир. У вас будет возможность поприветствовать ее завтра перед выступлением. А после вы будете сидеть за одним столом на банкете.

– Этого недостаточно. Почему я должна ждать? И почему к госпоже Маркос проявляется такое пренебрежение? Это возмутительно.

– Уважение и протокол требуют, чтобы первой леди было дано время на отдых перед началом официальных мероприятий.

Она задумалась на минуту:

– Ах ты черепашье яйцо! [41] Чтоб у тебя вся голова оспинами покрылась! Убирайся!

Госпожа Маркос шла по дорожке между детьми. В какой-то момент она остановилась, чтобы оценить танец, и камера подошла вплотную, отсекая запыхавшихся мужчин, которые окружали ее, давая зрителям возможность как следует рассмотреть ее лицо.

Цзян Цин сглотнула.

На другом конце линии затаила дыхание Ли На.

Это было лицо азиатской женщины, но выражение его исчезло из Китая. Можно всю жизнь ходить по улицам Пекина и не найти такого. Спокойное, нежное, доброе – и довольное. В Китае, чтобы получить ответственную должность, нужно страдать, голодать, работать до изнеможения; госпожа Маркос, казалось, не работала ни дня в своей жизни. Она светилась, но не энергией революционной борьбы, а словно влитой в нее западной кровью. Она пылала, она сияла в стиле высококлассных постановок, цветных фильмов, журналов для миллионеров, Тосканини [42].

Цзян Цин замерла: госпожа Маркос смотрела в камеру, как будто прямо на нее. Этот взгляд продлился всего секунду, но Цзян Цин показалось, что гораздо дольше: в это затянувшееся мгновение мир словно перевернулся, и госпожа Маркос стала наблюдательницей, а Цзян Цин – объектом наблюдения. Телевизор стал личной камерой госпожи Маркос. Китай, до этого находившийся во мраке, теперь был залит светом, солнце с Запада вышло, и госпожа Маркос могла увидеть все своими глазами.

«Что она с нами сделает?»

«Как она будет нас судить?»

Цзян Цин жаждала услышать ее похвалу. И боялась ее критики. Даже легкое возражение, исходящее от этих глаз, могло разбить ей сердце.

Айрис

1968

XIV

Внизу, в своем подвальном жилище, Сид достал из больничного тайника декседрин, который она проглотила без воды. Нил и Сид занимались друг напротив друга за своим маленьким столиком, перед ними лежали раскрытые учебники. Светила одна масляная лампа. Она села на табурет между ними, вызвав ворчание и стоны, но она знала, что еще несколько минут они ее потерпят.

Она раскусила и разжевала вторую таблетку, которую потребовала, раскрыв ладонь, как уличная попрошайка.

– Не смотри на меня так. Это срочно.

Она презирала буржуазных домохозяек, которые принимали стимуляторы, чтобы уменьшить талию. Почти так же она презирала пластиковых хиппи, которые ели стимуляторы из-за иллюзии силы, которую они давали. Когда она встречала кого-либо, кто принимал их, то старалась забрать. Препараты избавляли от забот о сне и еде, что было преимуществом, но на разум они влияли не так уж хорошо; а большинство людей хотели изменить именно разум, поэтому чаще всего прием их приводил к наркомании.

– Вы знаете меня, парни, обычно я не принимаю это дерьмо, но мне нужно что-то прямо сейчас. Там наверху ебаный цирк.

Коммуна была переполнена новыми людьми из Парижа. Маоистами.

– Предполагается, что мы вместе работаем над какой-то штукой. Я не знаю, хэппенингом или чем-то еще. Но активности не так много. Много только разговоров. И вы не поверите, что говорят эти маоисты.

«Насилие – это антитоксин. Чтобы добиться мира, нужно бороться».

– Я пыталась спорить с ними, но они меня не слушают. Они слушают только одного человека – Дорис. Потому что она была в Китае.

Пока говорила, Айрис заглядывала в темный угол, пытаясь понять, что вызывает колыхание маленькой занавески над угольной кучей – сквозняк или грызуны. Единственным источником света в комнате было маленькое зарешеченное окно, расположенное высоко на стене; нижняя часть оконной рамы образовывала четкую линию с дорожкой снаружи. Внимание Айрис привлекло еще большее затемнение, вызванное проезжающей мимо детской коляской и идущими за ней ногами в чулках. Ноги остановились слева от рамы, где начинались ступеньки общежития. Послышался женский голос, что-то отвечавший мужскому.

Айрис сорвалась с места и бросилась к окну, зазвенев на ходу своими колокольчиками. Посмотрев под углом вверх, она увидела капот полицейской машины, припаркованной на дороге снаружи, а в паре шагов дальше, за ногами женщины, – пару ярко начищенных туфель.

– У вас какие-то неприятности, мадам? – спросил коп.

– О да, – ответила женщина, – они создают ужасные неудобства, не так ли? Темнокожие и агрессивные, громкая музыка в любое время…

Айрис направилась к двери:

– Простите, любимые, надо разобраться с этим. Обожаю вас, как всегда.

Она подошла ко входу. Прежде чем открыть, она подышала на руку и понюхала свое дыхание. Никакого плохого запаха: прошло время, и организм начал самоочищаться.

Она открыла дверь и вышла. Женщина была ровесницей Айрис, хотя выглядела вдвое старше: длинное пальто, надетое как бы в знак приветствия теплой погоде, и зачесанные назад волосы, которые поддерживались завязанным под подбородком шарфом с цветочным узором, из прически свободно спускается один локон. Ее фамилия была Джексон. Айрис знала это, потому что ее сын Дерик Джексон был одним из местных мальчишек, которых Айрис время от времени приглашала в