Дорога радости и слез - Донна Эверхарт

представить, кто в такую погоду по доброй воле высунет нос из дому. На меня снова накатила тоска. Я опять чувствовала себя несчастной, но мои страдания были особого рода, сильно отличаясь от терзаний, мучивших меня, когда умер Сеф. Такой боли, как сейчас, я никогда прежде не испытывала. Перед глазами то и дело представал образ Клейтона – как он склоняет голову к Лейси и целует ее. Ощущения были такими, словно меня выставили голой на мороз. Мне хотелось свернуться калачиком, поплотнее закутаться в одеяло и никогда из него не вылезать. Мне было плевать и на дела, и на еду. При мысли о том, что сегодня придется с кем-то разговаривать, накатывала дурнота. Особенно если этот «кто-то» окажется Клейтоном.

Лейси встала. Я тайком наблюдала за ней. Я уже давно не обращала на свою сестру внимания, и вот теперь смотрела на нее во все свои глаза, люто ненавидя все то, что отличало ее от меня, – ее лучащиеся светом волосы, ее белую, цвета сливок кожу, мягкие влажные глаза, длинные ноги, изящные руки. Ее груди. Сейчас я словно смотрела на нее глазами Клейтона. Я ощутила внутри себя смятение, которое вдруг сменилось яростью, столь жаркой, что аж зубы скрипнули. Лейси достала свое старое платье, натянула его на себя, после чего уселась на кровать и принялась ждать, когда я проснусь и помогу ей застегнуться. Я перевернулась на другой бок и притворилась, что сплю. Ну почему она ничего не понимает? Как же мне хотелось, чтоб она почувствовала, что у меня сейчас на душе! При этом я ощущала, как во мне начинает шевелиться червячок сомнения. Сейчас в свете дня я видела, что Лейси совершенно не изменилась, она вела себя как прежде. Не может же быть, что мне все померещилось? А улыбка на ее лице? Вдруг это плод моего воображения?

Через несколько минут я услышала шорох и почувствовала, как потянуло холодом. Раздался мамин голос.

– Уоллис Энн не застегнула тебе платье? Иди сюда, я тебе помогу.

Я привстала и глянула на лицо Лейси. Оно было совершенно обычным, бесстрастным, словно ночью ничего не случилось. Я снова плюхнулась обратно на койку и принялась изучать стенку палатки. Я заметила водяной потек в форме сердца. Я все смотрела на него, как вдруг опять потянуло холодом, на этот раз посильнее, и вошла мама. Хлопнул полог палатки.

– Ты заболела? – спросила она.

Да.

– Нет, мэм.

– Ну тогда вставай и одевайся, да поживее, если хочешь успеть с нами на завтрак.

– Мама, мне не не хочется есть.

– Тогда точно заболела, – она приложила теплую ладонь к моему лбу. – Жара нет. Живот болит? Может, у тебя начались критические…

Я помотала головой, схватила ее руку и прижала к лицу.

– Да что с тобой, Уоллис Энн? – удивленно спросила мама.

И тут я чуть не разревелась.

– Мама, живот тут совершенно ни при чем.

– Тогда в чем дело? Ты сама на себя не похожа. Чтоб так лежать и бездельничать… Голова болит?

Сердце.

– Да, мам. Просто раскалывается…

– Пойду, поспрашиваю, может у кого есть аспирин. Получается, есть ты с нами не пойдешь?

– Нет, мэм.

– Тебе что-нибудь принести?

– Нет, мэм.

– Ладно. Мы тогда скоро вернемся.

Убедившись, что все мои ушли, я встала, оделась, обулась и села на койку. Я слово потерялась в дремучем лесу. Я не знала, что делать. Если заблудился, надо держать ушки на макушке и оставаться на месте. В противном случае только ухудшишь свое положение. Чем дольше я сидела, тем сильнее меня охватывало беспокойство. Меня будто кололи тысячи иголок. Я не привыкла бездельничать. Я встала. Вышла из палатки, взяла ведра и наполнила водой все кувшины и тазы. Сняв со всех кроватей постельное белье, я подтащила его к корыту возле огня и замочила, закипятив предварительно воду. Да, мы и так все только что стирали, плевать! Тщательно все выстирав по новой, я вылила воду, вскипятила еще, прополоскала белье и повесила его сушиться. Затем я отыскала папину майку, грязный комбинезон, наше исподнее – и проделала со всем этим ту же самую процедуру. Покончив с этим, я осмотрелась по сторонам, прикидывая, чем еще заняться. Отыскав обломанную пышную сосновую ветку, я принялась ей подметать, словно веником.

К тому моменту, когда я со всем закончила, я ощутила нечто похожее на чувство голода и потому поставила вариться кофе. Пока я его прихлебывала, мне пришло в голову, что было бы не худо наколоть еще дров, как тут мои вернулись из столовой. Мама протянула мне аспирин и булочку с ветчиной, завернутую в промасленную бумагу. Я взяла лекарство, но от еды отказалась.

– Уоллис Энн, тебе надо есть, а то ты заболеешь.

Силком всучив мне булочку, мама огляделась по сторонам.

– Вот это да, – покачала она головой. – Ты ж сказала, что у тебя голова болит. Ты это все переделала, пока мы завтракали?

– Да, мэм.

Обычно мне было очень приятно, когда мама замечала мои старания, однако сегодня все было иначе. Я с трудом запихала в себя половину булочки, после чего приняла аспирин.

– Она у нас всегда была трудяжкой. Верно я говорю, малышка Уолли?

– Пап, пожалуйста, перестань меня так называть, – выпалила я.

Мама с удивлением посмотрела на папу, у которого аж челюсть отвисла.

– Тебе не нравится, когда я так тебя называю? – немного обиженно спросил он. – Да это ж так, милое прозвище…

– Мне не пять лет! Мне уже четырнадцать! А ты как будто обращаешься к маленькой девочке.

– Ясно.

Я и не знаю, с чего это я вдруг взъелась на папу из-за «малышки Уолли». Для меня самой это стало неожиданностью.

– К Лейси ты обращаешься только по имени, – продолжила я.

– Ну да… Так оно и есть…

Я удалилась в палатку и снова плюхнулась на койку. Как назло, Лейси увязалась за мной. Полог палатки остался отвернутым, и я увидела, как папа с мамой допивают оставшийся кофе, переговариваются между собой, хмурятся и качают головами. Я услышала обрывок маминой фразы: «…уже девушка, совсем как Лейси».

Лейси достала скрипку, села на койку, а инструмент положила себе на колени. Она не предприняла ни малейшей попытки поиграть. Вместо этого сестра принялась протирать инструмент краешком платья.

– Лейси…

Лейси, не отрывая взгляд от скрипки, все терла и терла одно и то же место.

– Лейси, ты прошлой ночью куда-нибудь ходила?

Она продолжала натирать скрипку круговыми движениями. Мне дико захотелось вырвать инструмент у нее из рук и запулить его в дальний угол палатки. Желание было столь сильным, что аж