Дочери служанки - Сонсолес Онега

когда его вдруг начинал разбирать громкий хохот, совершенно ему не свойственный. А то он вдруг начинал горько плакать, что означало повышение сахара в крови, и тогда ему надо было помочиться.

Перед уходом всезнающий доктор обычно делал выговор больному из-за того, что тот не выполняет тщательно его указания. Он продолжал курить, ел домашнюю колбасу и прикладывался к анисовой водке, которую велел наливать ему в бокал для вина.

И, правда, сеньор Вальдес пропускал рекомендации врача мимо ушей. Будь жив доктор Кубедо, была бы другая песня, потому что тому он доверял, что бы тот ни делал.

Однако доктор Кубедо умер, как и дон Кастор. Оба ушли из жизни незадолго до окончания войны, почти одновременно, с разницей в несколько месяцев. Сначала священник, потом врач. Как говорили соседи, «они умерли по одной и той же причине и ни с кем не воюя». То есть от старости.

Дон Кастор лежал в ризнице, в черной сутане, засунув руки в карманы, и казался прямым и несгибаемым, словно большая ритуальная свеча. Так как глаза у него были закрыты, все подумали, что он спит, и оставили отдыхать, пока не настало время полуденной мессы. Первыми подняли тревогу женщины, работавшие при церкви, они позвали дона Антолина Нового – это прозвище приклеилось к его имени уже давным-давно, – а потом доктора, с трудом ковылявшего из-за боли в колене, которому оставалось только удостоверить смерть.

Дона Кастора похоронили в пантеоне для священнослужителей; состоялась пышная церемония и помпезное погребение, как он и просил, правда, делал это негромко, чтобы его не сочли чересчур претенциозным.

С доктором Кубедо все тянулось гораздо дольше, поскольку целых три ужасающих недели его мучили боли в животе, спазмы в области позвоночника и высокая температура, от которой он дрожал, как пламя корабельной свечи на ветру. Его ученик Селестино сказал, «до завтра он не доживет», но завтра наступило и ничего не произошло. И так, пока он действительно не умер. Тогда ученик сказал:

– Я же говорил.

Ни у того, ни у другого, насколько это было известно, не было потомства, оба посвятили свою жизнь исцелению страждущих и оба не услышали сообщения об окончании войны 1 апреля 1939 года.

– Насколько я понимаю, как было, так уже не будет, – сказал тогда дон Густаво между приступами кашля, чтобы хозяева кафе, какую бы сторону они не поддерживали, не поняли, на какую ногу хромает он сам, поскольку его политические пристрастия менялись, что ни день.

Донья Инес выслушивала его, поскольку в те времена уже простила ему все грехи. Дело было в том, что она снова любила его.

Но никогда ему этого не говорила.

Испанская война кончилась, но в том, 1940-м году Испания была повержена. Для одних она перестала существовать со дня переворота в 1923 году[71], за которым последовало время восстаний, мятежей, государственных переворотов и Каталонии[72]. Для других годы республики Алькала Саморы-и-Асанья[73] были лучшими годами жизни. Разумеется, до тех пор, пока не началась гражданская война. Только тогда все поняли – это тотальный провал.

Войну выиграл тот, кто ее начал, военный из Ферроля по имени Франсиско Франко[74], устроивший в стране диктатуру.

При ней они и жили.

«Светоч» и другие консервные заводы оказались перед лицом экономического бедствия из-за закрытия границ и прекращения экспорта, который был налажен с таким трудом. К этому нужно добавить вторую великую европейскую войну, начавшуюся через пять месяцев после окончания испанской; она еще больше усложнила общую картину, так что почти невозможно было добыть лицензию на возобновление производства. Предприниматели провинции стали изобретать собственные механизмы, например аппарат для упаковки тунца, построенный Луисом Кальво из детали машины для обжаривания кофейных зерен и корпуса артиллерийского снаряда. Правда, пришлось долго ждать разрешения из офиса патентного бюро, но механизм вышел отличный, потому что удешевлял рабочую силу и значительно улучшал внешний вид продукта.

Клара ввела в производство вертикальный автоклав и раскрашенные консервные банки, рисунки для которых придумывала сама, поскольку Хайме считал это потерей времени и денег. Чтобы не спорить, она с ним во всем соглашалась, но посоветовалась с доньей Инес, которой ее идея очень понравилась, и вдвоем они делали то, что обе посчитали нужным. Кроме того, им удалось добиться разрешения на возобновление производства в союзе изготовителей консервов, чтобы получать свою квоту при распределении масла и жести для банок.

Клара научилась расслабляться в обеденный перерыв. Она всегда находила предлог, чтобы в полдень не возвращаться в замок. Она оставалась у себя в кабинете, откуда в эти часы покоя открывался вид на устье реки. Вид всегда был одинаковый, и все-таки каждый день отличался от остальных.

Она продолжала учиться и читала все, что попадало в руки. Прислушивалась к тому, что говорят матросы, когда выгружают рыбу. Разговаривала с рабочими и хозяевами. И с работницами, чтобы знать, какие у них трудности. Есть у тебя деньги или нет, неприятностей в жизни не избежать.

Это были очень тяжелые годы, кульминация которых пришлась на середину сороковых, когда случился беспрецедентный кризис с уловом сардины, продлившийся десять лет и оставивший побережье без всякого научного объяснения относительно причин этого явления.

Моряки возвращались на фабрику без рыбы, опасаясь, что начальство с ними распрощается, но «Светоч» преодолевал эти трудности, расширив торговлю сушеной треской и взяв на себя руководство упаковкой анчоусов и макрели.

В это время Клара то и дело возвращалась к мысли о китах, о чем она когда-то, в год своей свадьбы, говорила дону Густаво. Она про это не забыла, но из-за повседневной суеты, жизненных переживаний и войны до китов у нее все никак не доходили руки.

Прошло двадцать лет с тех пор, как она впервые прочитала об охоте на китов. Она тогда подумала, это легенды моря, но скоро выяснилось, что это правда: существовал проект организации плавучих факторий в устье рек. Власти смотрели на него благосклонно, поскольку зачинщиками были норвежцы, более знакомые с этим промыслом, чем испанцы. Как бы там ни было, они утвердились в Испании, поняла Клара, читая имена тех, кто владел предприятиями: «мистер Кристофероен, мистер Свенд Фойн Бруун».

Так-то.

Для нее эти фамилии были непроизносимыми, но для сеньоров с деньгами, таких как граф дель Мораль де Калатрава или сеньор Маура, они звучали вполне нормально, поскольку эти люди уже приобрели некоторый опыт в водах реки Альхесирос под маркой Испанской китобойной компании. У них были собственные корабли с экипажами из испанцев и норвежцев, носившие имена владельцев или