Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

Горка тоже не стал продолжать спор, он по «Дику с 12-й нижней» знал, что и в Америке можно натерпеться, еще и почище, чем в СССР.

Двадцатого мать сходила в ТатНИИ, в домоуправление, ей выдали ключи от квартиры, она договорилась с Горпромкомбинатом насчет машины на понедельник, и воскресенье они провели, пакуя вещи.

Они всё упаковали, осмотрели голую, враз ставшую нежилой квартиру, собираясь ко сну, и тут Горкин взгляд упал на зеркало. Оно так и висело в простенке, они про него забыли!

– Мам, – сказал Горка, – а это? Пакуем?

Мать кивнула, он залез на табуретку, развязал удерживавшую наклон бечевку, мать приняла зеркало, поставила на пол… и они встали перед ним рядом, как перед фотоаппаратом. Увядающая женщина и долговязый… уже и не подросток, пожалуй, – молодой человек.

Они смотрели, и вдруг Горка увидел, как там, в зеркале, проявился печальный мальчик – между ним и матерью, буквально на секунду, проявился, посмотрел на Горку и исчез. Зеркало начало темнеть, Горку обдало ознобом, он испуганно посмотрел на мать… она смотрела на себя, машинально оглаживая на бедрах платье.

Наваждение отпустило, Горка сипло кашлянул и спросил:

– Так что?

– А? – откликнулась мать. – Нет, купим новое, в шифоньер.

Она подошла к зеркалу, подхватила его и поставила полотном к стене.

В новую квартиру они перебрались быстро, за одну ездку на ГАЗ-53, как и двенадцать лет назад, когда заселялись в стойло.

Остаток августа пролетел в хлопотах обустройства на новом месте (мать купила себе кровать с панцирной сеткой вместо старой, с провисшей пружинной, а Горке – раскладной диван «Юность»), а 31-го Горка вышел на работу в токарный цех БМЗ.

Он все спланировал: он заработает денег, купит матери стиральную машину (а себе роскошную белую югославскую куртку за 38 рублей), он окончит школу рабочей молодежи и поступит в самый крутой институт – в МГИМО или, на худой конец, в МГУ, он вырвется наверх, обязательно! В конце концов, один раз у него уже получилось невообразимое – почему не повторить?

Страна меж тем вкатывалась в пору экономических реформ, которые плавно перерастут в застой, втягивалась в атмосферу мягкой, в стиле добродушного Леонида Ильича, реабилитации всего хорошего, что было в сталинские времена, но все это было где-то там, в горних высях, а Горка ходил по земле и чем дальше, тем отчетливее видел, куда лучше не сворачивать. Он и в комсомол вступил в шестнадцать лет, получив билет одновременно с паспортом гражданина Советского Союза.

Анестезия. Рассказы

Анестезия

И тут дочь закричала на него: «Ты все время фачишь, фачишь! Почему?! Ты никогда не поддержишь, все не по тебе, что бы я ни сделала, почему?!» И – на выдохе злости: «Вы вообще никогда не любили меня, родители. Все искусственное, для виду».

«Господи, – ошалело подумал он, – да ей же за тридцатник перевалило, это же просто взрослая пьяная тетка, – что она орет?» В голове его гудело от хмеля и ее крика, он силился понять смысл вот этого словца – фачишь, – догадывался, но не мог сообразить, при чем здесь это и что он такого сказал, что она взорвалась. Что очередная фирма, в которую она перешла на работу, так себе, может и прогореть? И что?

А вот что, оказывается: никогда они с женой своего первенца, вот этого пьяного злого ребенка, не любили.

Они сидели вчетвером на лоджии в тихой августовской ночи, вернувшись с банкета по случаю его дня рождения, – родители, дочь и его школьный друг Сашка – и молчали. Настя – напряженно глядя перед собой, муж и жена – растерянно друг на друга, и понурившийся Александр. Наконец Александр встряхнулся и, смущаясь, проговорил: «Настена, ну… Отцу – так… Ты…» – «Ой, да ладно, дядь Сань! – встрепенулась и она. – извините, я спать пойду, рано вставать». И ушла.

Завтракали порознь: он с Сашей, за которым уже пришла машина, чтобы отвезти его в Челны, потом, выждав, пока они уйдут, жена с дочерью. Когда он вернулся, Настасьи уже не было – уехала на встречу с подругой по университету. Он потолкался туда-сюда по кухне, сделал кофе, сел, закурил; жена следила за ним сухими блестящими глазами, наконец сказала тихо: «Леш, не сердись на нее. Ну выпила, перенервничала, – нелегко ей там в этой Москве. А ты ей еще про эту ее контору сомнительную…» Он посмотрел на жену, отказываясь понимать услышанное: «То, что я и тут виноват, – это ясно, кто же еще, но ты хоть понимаешь, что она нам с тобой сказала?» – «Понимаю, – ответила жена, дрожащими пальцами выковыривая из пачки сигарету. – но что делать, Леш? Мы же не перестанем ее из-за этого любить?» – «Как и она нас, – правда?» – скривился он, допил кофе и пошел в гараж: после обеда надо было везти Настю в аэропорт.

В аэропорту они попрощались с дочерью почти без слов: «пока – пока»; мать потянулась поцеловать, та легко отстранилась, сделала родителям ручкой и пошла, цокая каблучками, в сектор регистрации – миниатюрная стильная женщина. Деловая. Москвичка. Улетела.

…Ребенок у них не получался довольно долго – почти три года. То ли потому, что Айгуль, форсившая по молодости в капронах до глубокой зимы, слегка подморозила яичники, то ли потому, что не горела желанием стать матерью, – жизнь они вели веселую, а временами и разгульную – редко какая неделя обходилась без того, чтобы в их комнатку в коммуналке не набивалось человек по семь-восемь или они не просиживали ночь со спиртным в клубах табачного дыма у друзей-приятелей. Под закат катились семидесятые, брежневский застой давал жить кому как хотелось, и, несмотря на мизерные, казалось, зарплаты и на вечный дефицит приличных продуктов и шмоток, многим на многое – по меркам тех лет – хватало.

В общем, о том, чтобы завести ребенка, они не задумывались, но к исходу второго года их брака забеспокоилась теща – хваткая женщина из рода татарских купцов, рулившая плановым отделом меховой фабрики, и после серии собеседований с дочерью (державшихся, впрочем, в строгом секрете от зятя) Айгуль понесла.

Девочка, которую заранее окрестили Анастасией, родилась слабенькой (что-то было не очень хорошо с ножками) и добавила не только радости, но и хлопот и не самых веселых раздумий. Вдобавок выяснилось, что Айгуль просто боится ребенка – боится что-нибудь ему повредить. С кормежкой она еще как-то управлялась (слава богу, молока хватило на первые