Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

начал горячиться, убеждая Горку, что Хрущев не так уж и плох, во всяком случае, в сравнении со Сталиным. От Сталина Горка тоже увернулся, для этого у него была не одна веская причина, а в пику Анатолию – и Хрущеву, разумеется, – предъявил Ленина, – какой он был гениальный, что в одиночку устоял против целого мира и победил капиталистов, какой добрый и в то же время волевой… Анатолий смотрел на него, мотая головой, как от боли, и вдруг сорвался.

– А ты знаешь, – спросил, – что твой «дедушка Ленин» с молодости болел сифилисом и вся его воля, нетерпимость, пассионарность оттуда?

– В смысле? – спросил пораженный Горка. – Что оттуда?

– А всё! – отрубил Анатолий. – Это всё реакции пораженного мозга!

Горка молчал. Он молчал, пытаясь освоить услышанное. Выходит, всё вокруг – первое в мире государство рабочих и крестьян, страна равенства и дружбы народов, ГОЭЛРО и всеобщая грамотность, Гагарин, наконец, – это всё, все ленинские идеи и идеалы, его несокрушимость, – результат стыдной болезни и всем заправлял сифилитик?

Они молчали оба очень долго, минут пять, наверное. В какой-то момент Горка встрепенулся, порываясь что-то ответить, но ответить было нечего. Собственно, он ответа и не искал. Посидел, уставившись в стол, затем встал, собрался и ушел. Анатолия для него больше не существовало.

Вырваться из стойла

Первого апреля, в День дурака, среди недели Витька Черномордин поставил на уши всю 6-ю школу.

Он вошел в класс по звонку, когда тот уже был полон, и историчка Нина Дмитриевна стояла за кафедрой, прошел к своей задней парте, бросил на нее модный кожзамовый портфель на «молнии» и плюнул на укрепленный на стене портрет Хрущева. Смачно, так, что плевок потек по стеклу в районе «Золотой звезды» на лацкане хрущевского пиджака. Класс – те, кто видел, – замер, а Нина Дмитриевна сказала звенящим в этой тишине голосом:

– Выйди вон, Черномордин! Сейчас же!

Витька подхватил портфель и, ни на кого не глядя, вышел. Нина Дмитриевна, взяв лежавшую у доски тряпку, подошла к портрету, потянулась, протерла (на стекле образовались меловые разводы), вернулась на свое место и сказала – уже будничным голосом:

– Начинаем урок, ребята, сегодня у нас…

Горка, огорошенный, как и все, подумал, что «выйди вон» означало для Черномордина вон вообще, из школы, а может, еще и привод в детскую комнату милиции, ему ли было не знать, но ничего такого не случилось ни в тот день, ни в четверг с пятницей, и это притом что вся школа гудела – слух о черномординской выходке разнесся мгновенно. Чудеса, но он, слух, разнесся и будто уперся во что-то, как в воздушном шарике: есть сфера, а из нее никуда. И Черномордин отсидел все уроки как ни в чем не бывало, явился к первому уроку на следующий день (все затаили дыхание, но он не плюнул, просто швырнул портфель на парту и сел).

Пересуды меж тем продолжались, уже затухая, говорили, что у Витьки в семье что-то случилось, отца то ли с работы выперли, то ли из партии, говорили, что Нина Дмитриевна вызвала Витькиных родителей и битый час о чем-то с ними толковала за закрытыми дверями… но и всё!

В понедельник Витька пришел на первый урок и снова плюнул в Хрущева, правда, скромнее, на сухую, можно сказать. Плюнул и сел, а училка сделала вид, что ничего не заметила. И класс – тоже, хотя кое-кто и прыснул в кулачок. Горка не выдержал, подошел к Черномордину на переменке и сказал грубо-уважительно:

– Ну, ты осел! Держи пять!

Черномордин покосился недоверчиво, шлепнул Горку по пятерне и ответил в тон:

– А ты ишак! Сам-то почище моего отчебучил, и хоть бы хны.

– В смысле? – не понял Горка.

– В комсомол в прошлом году кто отказался вступать – Пушкин, что ли? – поинтересовался Черномордин. – А я вступил, как все, плююсь вот теперь.

Горка смотрел на него, не зная, что сказать: он и думать забыл о том, как отнекивался, заявив, что недостоин быть в рядах Ленинского комсомола. Да никто ему за это и не пенял особо, а классная так вообще с уважением посмотрела, – понимает, значит, Вершков, что неладно у него с дисциплиной. Так все прошло и забылось, а Черномордин, выходит, оставил себе пометку в памяти, и как-то она у него вдруг переклинилась с вождем.

В общем, Витька продолжал плевать до конца четверти, и ничего ему за это не сделали. Так все уважали и любили «дорогого Никиту Сергеевича».

А вскоре черномординский «подвиг» напрочь затерла другая новость: отца одного десятиклассника арестовали за участие в банде! Никто толком не знал, чьего отца (хотя и строили, конечно, предположения) и что за банда, а днями в городской газете «Ленинское знамя» появилась заметка, кое-что прояснила, и тут уж на уши встала вся Бугульма. В заметке рассказывалось о разоблачении банды Козлова (и в школе был пацан с такой фамилией!), которая занималась хищениями социалистической собственности в особо крупных размерах.

О том, кто такой этот «гражданин Н. К. Козлов» и в чем, собственно, состояли хищения, в заметке тактично умалчивалось, зато сарафанное радио работало на полную мощность. Одни говорили, что этот Козлов отвечал за снабжение в «Татнефти» (что было, конечно, решительно невозможно себе представить, чтобы там воровали), другие – что он «занимал должность» в стройтресте или в «Татнефтегеофизике», но в чем сходились все – это в описаниях масштабов разврата. Банда, утверждали знатоки, раз, а то и два раза в неделю летала из Бугульмы в Москву (что уже само по себе не умещалось в головах), где устраивала кутежи в «Праге» и «номерах», куда водили проституток, поили их шампанским и дорогущим коньяком (наши-то шалавы подешевле бы обошлись, ухмылялись особо циничные бугульминцы), – словом, сорили деньгами налево и направо. А откуда у бандитов брались такие бешеные деньжищи, так и осталось неясным: везде же был контроль и учет.

Мать, узнавшая об этой истории от подруги Клавы, только покривилась брезгливо: «У нас в „Заготзерне“ тоже приворовывали, конечно, – сказала, – но чтобы до такой степени…» И тут она увидела в принесенной Клавой газете снимок, тот самый самолет, на котором летала банда, и села.

– Они вот на этом летали?! – спросила Горку. – Вот на этом?!

– Ну да, раз напечатали, – не понял вопроса Горка, – Ли-2, на них все из нашего аэропорта летают.

– Все, – эхом повторила мать, – да. Мы тоже на них летали. Это «дуглас», сынок.

Она посидела, думая о чем-то своем, потом пошла на кухню (Горка поплелся следом – мать в последнее время