Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

пошел в библиотеку и взял «Фиесту», – надо было понять, что там такого выдающегося. И он вспомнил, кстати, почему это слово закрепилось в его памяти: про фиесту что-то было в «Капитане Сорви-голова». И в «Похитителях бриллиантов», кажется.

Он эту «Фиесту» читал, читал, читал… Один вечер, второй, отложил, снова взялся… Это было ни на что не похоже – ни на Дюма с Буссенаром, ни на Тургенева, уж совсем – на Ефремова… что-то из Аксенова проглядывало, но было куда гуще, туманнее. В общем, Горка понял, что Анатолию придется-таки позвонить, – надо было прояснить, что к чему.

Анатолий открыл на звонок удивительно быстро, как за дверью стоял. Горка вошел в квартиру, и на него немножко накатило той новогодней ночи – он уж и пожалел, что пришел. Анатолий же был само радушие: пригласил в гостиную, предложил чаю (Горка вежливо отказался), усадил в низкое кресло возле трехногого, со стеклянным верхом, журнального столика, устроился поудобнее в таком же и выжидательно-подбадривающе улыбнулся, – ну, мол, что там у тебя?

Горка молчал, оглядываясь, узнавая и не узнавая. Анатолий последил за его взглядом, кашлянул и вдруг сказал:

– Слушай, давай договоримся: мы на «ты», о’кей?

– То есть? – удивился Горка.

– Ну, понятно же, что ты не поболтать пришел, есть серьезные вопросы, – что ты будешь мне «выкать», отгораживаться?

Горка подумал и вдруг развеселился:

– А давай! Так и вправду будет проще… о сложном.

– Проще о сложном? – переспросил Анатолий. – О’кей, это ты хорошо сказал. Так в чем сложность?

– Так в простоте, – в такт ответил Горка. – Очень у них там, в «Фиесте», все просто: говорят ни о чем, ездят туда-сюда по Парижу, пьют то и дело, а смысл?

– Может, они его как раз ищут? – серьезно спросил Анатолий.

– Ага, – съерничал Горка, – на дне бутылки: то коньяк, то шампанское, то перно… Вы – ты, – поправился, – пробовал это перно?

– Нет, к сожалению, – вздохнул Анатолий (Горка посмотрел на него подозрительно, не подкалывает ли), – но надеюсь, что удастся. А ты, кстати, по сути римлян повторил – in vino veritas, истина в вине.

«Ага, – подумал Горка, вспомнив, как продавал дрова, – как же!» – а вслух сказал другое, с усмешкой:

– Пробовал я, побалдеть хорошо, а истина… Вот у Ефремова…

– Погоди, погоди, – остановил его Анатолий, – не соскальзывай на своего любимца, давай с моим покончим. Почему ты решил, что герои «Фиесты» говорят ни о чем?

– Ну как, – пожал плечами Горка, – «ах, он милый», «ты знаешь, он такой милый» – и так обо всех подряд! А это: «ты не останешься? Нет, я не останусь. Да, ты не останешься» – как заезженная пластинка.

– И так это все наслаивается, наслаивается, – подхватил Анатолий, – и в какой-то момент ты начинаешь понимать, что эти люди… глубоко несчастны, – разве не так?

Горка подумал, прокрутив в голове сцены с Джейком и Брэт, с Майклом и с этим евреем Робертом, который то ли боксер, то ли теннисист, а так-то писатель, и согласился:

– Да, наверное, – безнадега там у них.

– Именно! – заключил Анатолий. – Но прямо же тебе писатель об этом не сказал? И герои друг другу не признаются, хотя в глубине души понимают. Это называется подтекст, Егор, и вот так он работает.

Горке почудились в голосе Анатолия учительские нотки, это ему не понравилось, и он ответил довольно резко:

– Подтекст – это подкладка, я знаю, у меня мама швея. Белошвейка, – добавил, было важно, чтобы Анатолий понял, что мама – не какая-то там суконная.

– А ты ершистый, – заметил Анатолий, улыбнувшись, и тут же согнал улыбку с лица. – В каком-то смысле да, можно и так сказать: текст – ткань, а подкладка, подтекст, – то, что придает ей плотность и объем.

– Хорошо, – решил не сдаваться Горка, – а вот это как? Джейк сообщает о себе: я пошел в ванную, разделся и принял душ. Тут какой подтекст: кто-то мог подумать, что он принимает душ одетым?

Анатолий расхохотался:

– Честно, не знаю. У меня только одно объяснение: тебе попался не лучший перевод.

Он встал, прошел к книжным полкам, снял две книги, протянул Горке.

– Я наслышан о твоих успехах в немецком, вот возьми, это Ремарк, «Три товарища» – на русском и оригинал. Почитай, сравнишь, сам увидишь разницу.

– «Три товарища», – повторил Горка, – как «Три мушкетера».

– Почти, – согласился Анатолий, – думаю, тебе придется по душе. А вообще, писатели любят троицу, «Три толстяка» есть еще, например, Пушкин на трех картах целую драму написал.

Он снова сел в кресло, потянулся вниз, достал с полки жестяную коробку монпансье (там оказался табак) и принялся набивать извлеченную оттуда же трубку. Горка с интересом наблюдал за процессом, гадая, что означает приклеенная в правом верхнем углу коробки черная, с золотым обводом, этикетка – «Captain Black».

– А ты куришь? – спросил Анатолий как о чем-то само собой разумеющемся.

Горка кивнул.

– Ну, тогда давай за компанию, не стесняйся, – Галя не скоро от подружек придет, проветрится.

Горка, помявшись, достал пачку «Butrinti», закурил. Некоторое время они попыхивали, а потом Горка не выдержал:

– Эта этикетка – это же сорт табака?

– Ну да, – опять как о само собой разумеющемся сказал Анатолий, – специальный трубочный. Американский, между прочим.

– Дорогой?

– Да не дешевый.

– Этикетка табачная, а коробка из-под леденцов – это чтобы не спутать?

Анатолий чуть смутился, потом рассмеялся:

– Уел! Согласен, есть чуток пижонства. Но ты знаешь, как тут такой табак достается? Целый детектив! Ладно, в Москве друзья есть с контактами. Или надо сказать, как в газетах о таких пишут, – «якшающиеся с иностранцами»?

Интонация, с какой это было сказано, Горку удивила: похоже, он серьезно задел Анатолия.

– Зачем как в газетах? – переспросил он примирительно. – Я нормально к этому отношусь, мне тоже иномарки больше нравятся.

– Вот эти сигареты, например? – кивнул Анатолий на мятую Горкину пачку. – Это что вообще?

– Албанские, – сообщил Горка. – Равиль тоже такие любит. А есть еще «Berati», «Dayti», они по десять копеек, мои – четырнадцать.

– Албанские? – удивился Анатолий. – Надо же, мы с товарищем Ходжей лет пять уж как расплевались. откуда они?

– Без понятия, – пожал плечами Горка, – во всех магазинах лежат, кури не хочу.

– Ну, – протянул Анатолий, – аромат, конечно, тот еще, извини, но если по цене…

Аромат трубочного табака и вправду был бархатистый, гораздо глубже, чем у Горкиных сигарет, но Горка решил парировать.

– А ты в курсе, – спросил с нажимом на «ты», – что Сталин в трубку «Герцеговину Флор» крошил?

– Слышал, да, – кивнул Анатолий.

– У меня отец «Герцеговину» курил.

Анатолий посмотрел на него, неопределенно качнув головой, вроде как уважительное удивление выразил, помолчал, думая о чем-то,