Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

лопатке (не ножом, опять успел подумать Горка), он крутнулся на месте и ударил напавшего так же, ключами, только уже с размаху и целясь в висок. Тот упал сразу. Тут нарисовался наконец Гусман, повис на третьем, Горка пнул того в пах, не попал, они повалились, и тут из кустов вдруг донеслось плачущее:

– Кровь, кровь! Блядь, кровь у меня!

И так это прозвучало по-бабьи, что Горка разом обмяк.

Гусман тем временем соскользнул со спины своего противника, упавший после удара в висок потихоньку встал на ноги, и они полезли раздвигать кусты, отыскивая требовательного друга. Мужик с голой жопой успел натянуть штаны и просто лежал на боку под фонарем, безучастный ко всему. Может, крови из него много вытекло. Про Горку с Гусманом они вроде как и забыли, не до них стало.

Они выскользнули на улицу, отдышались. Теперь предстояло решить, идти к Равильке или нет. Время близилось к полуночи, ворота у них наверняка были уже закрыты наглухо, Рекс спущен с цепи, и поднимать шум было как-то не очень, – а вдруг Равилька где-нибудь с той же Асей завозился, а родители узнают, что случилось, и запаникуют, примутся звонить по больницам-милициям? С другой стороны, идти по домам, не узнав, что с другом и где он, тоже было не по-людски. Поколебавшись, пошли все-таки.

А Равилька был в целости и сохранности, вышел на первый стук, отогнал Рекса, и они расселись на веранде обсудить и сообразить.

Про самого Равильку обсуждать было, в общем, нечего: оказалось, что после начала драки он просто спрятался за громыхавшими колонками, выждал момент, когда высадили входную дверь танцплощадки, и убежал домой.

– Я дурак, что ли, вписываться хер знает за кого? – риторически спросил Равиль, попыхивая любимым «Butrinti» (Горке тоже нравились эти невесть откуда взявшиеся в Бугульме албанские сигареты). – А вот вы, ипташляр, попали.

Выходило, что так, хотя Горка с Гусманом вписались, как Равиль выразился, не хер знает за кого, а за себя.

– Если это были реальные блатари, – рассуждал Равиль («сто процентов», – подтвердил Горка), – если реальные, – с нажимом повторил Равиль, – то вас будут искать. И фиг знает, кого из группировщиков они подтянут. Ладно, если судвовских, они тебя знают, – (Горка кивнул), – предупредят, а если подстанцевских или кирзаводских?

Горка задумался, рисуя в уме разные безрадостные картины, а Гусман, подумавший, кажется, раньше, сказал:

– На пасеку надо.

Горка с Равилем посмотрели на него с недоумением, а потом с уважением.

– Мысль! – сказал Равиль. – Заодно и морду подлечишь медком, глаз, смотрю, заплывает у тебя.

Только тут до Горки дошло, что и ему досталось в потасовке: левый глаз реально почти не видел, скулу саднило, а на затылке (он пощупал) образовался приличный шишкан.

– Говоришь, ты одного в кровь избил? – решил уточнить Равиль.

Горка снова кивнул.

– Ну, кровь за кровь получается, – констатировал Равиль, – айда утром на велики и погнали. И я поеду.

Решение оказалось более чем разумным: в те три дня, которые они отсиживались на гусмановой пасеке, в городе шел самый настоящий шмон; милиция и дружинники ходили по домам и квартирам, выспрашивали, брали объяснительные; говорили, что кое-кого из известных группировщиков в КПЗ засадили, чтобы были поразговорчивее. И причиной суматохи была не массовая драка сама по себе: в горсаду нашли два трупа, мужчин около тридцати, и искали убийцу или убийц.

Горка просто похолодел, когда узнал. Он был уверен, что трупы – это были какие-то другие мужики, не те, с которыми они с Гусманом подрались, а в то же время и сомнения начали точить: а вдруг этот, который жаловался из кустов, кровью истек, а вдруг второй, поднявшийся после удара в висок, потом опять упал и умер? Равиль с Гусманом успокаивали друга как умели, но мрачные предчувствия не отпускали Горку, он казался себе совсем пропащим. В который уже раз!

Отпустило через неделю: старания милиции не прошли зря, – нашлись свидетели убийства; убийца, когда за ним пришли, не стал отпираться и выдал орудие – выкидной нож со следами крови. Горку отпустило, но скрутило вновь, когда он узнал, кто убийца. Это был Женька Аблемасов, Горкин однокашник по первой школе, из «а» класса. Они не то чтобы дружили, так, болтали иногда, в футбол вместе играли; Женька нравился Горке, он был таким… интеллигентным пацаном. И он тоже был один у матери, а у нее тоже не было мужа (причем давно, в отличие от Горкиной матери), – родственная, можно сказать, была душа, и вот такое.

Эти мужики пристали к Женьке там же, в тот вечер в горсаду, с хрестоматийным «пацан, дай закурить», – а Женька не дал (может, и не было у него), они начали материть Женьку, дергать, а Женька достал нож и вспорол им животы, сначала одному, а потом и второму. Они повалились, а он ушел, даже нож не выкинул.

Он был сильно под кайфом, как следователи установили: выпившим и наглотавшимся таблеток кодеина. Говорили, что суд счел это смягчающим обстоятельством, – Женьке дали всего восемь лет. В общем, какая-то логика в этом была: кодеин свободно продавался во всех аптеках, по двадцать копеек за упаковку, от кашля. Правда, Федор Харитонович, когда Горка с Равилем обсуждали с ним это дело, отмахнулся, – малолетка, сказал, был бы постарше, мог бы лет на двенадцать-пятнадцать загреметь. Тоже аргумент, конечно, но Горке хотелось верить, что снисхождение вышло из-за кодеина, его же государство продавало, не кто-нибудь.

И вот Женьку посадили, а Горку нет, недотянул. Хотя, раздумывал он, все рядом было, на ниточке. Мало того, Горку, вопреки Равилькиным опасениям, даже не искал никто. Может, сказалось то, что молодая братва, новое ее поколение, относились к синим от лагерных татуировок предшественникам с легким презрением, их даже синяками иногда называли, равняя с пропойцами, что само по себе было оскорблением. Хотя оставались, конечно, и реальные авторитеты.

А общегородская суматоха – усиленное патрулирование, кучи дружинников на улицах, пересуды на скамейках и в рюмочных – довольно быстро улеглась, и все стало как обычно. И танцы возобновились, правда, с участием милиционеров, со скукой наблюдавших за трясущимися и льнувшими друг к другу в танцевальном загоне. Кроме того, в разгаре были чемпионат и кубок Татарии по футболу, и публика, как пацаны, так и взрослые, ходила на стадион во все возрастающем количестве. Во-первых, всем было интересно посмотреть, что из себя представляют наемники, как болельщики ехидно окрестили пополнение команды, а во-вторых, «Строитель», и раньше-то бывший боевым, стал громить соперников налево и направо, что делало мечты о классе «Б» очевидной явью. Недаром, выходило,