Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

Девчонки завздыхали.

– Ладно, – откликнулся Равиль, копаясь в стенке, – не ссы, вывих у него, обошлось. – И гордо поднял над головой бутылку: – Смотрите, что я надыбал у родственничков, – «Старка»!

И будто путы со всех спали, будто и не было ничего, – все загомонили, забодрились, Равиль разлил водку (тут уж только Ася отказалась, налив себе вина), выпили и – Twist again, like we did last summer, Come on, let's twist again, like we did last year.

Йе – йе… Айе!

…Он очнулся в глухой ночи на кровати в спальне. Было темно и тихо, так тихо, что Горка расслышал слабое дыхание рядом. Он повернул голову и рассмотрел: это была Розочка. Они спали одетые, но почти в объятиях. Обмирая, Горка начал вспоминать, как же это и когда, машинально тронул завиток на виске Розочки. Она подняла голову, всмотрелась в него и вдруг оттолкнула – резко, сильно. Лицо ее исказилось брезгливой гримасой, она встала и, пошатываясь, вышла в гостиную.

«Вот хоть расшибись, – с тоской подумал Горка, – а не ее я тип, и всё! Всеволод – ее, даже этот дылда, наверное, а я… Хоть расшибись!» И провалился в сон.

…Около шести он снова очнулся. Голова была чугунная, страшно хотелось пить. Он прошел на кухню, налил в первую попавшуюся кружку воды, начал жадно глотать, рассматривая в падавшем из прихожей свете спящих в гостиной друзей, – Розочка свернулась калачиком на тахте, Раечка спала в кресле, откинувшись своей «бабеттой» на валик, Гусман, со сбившимся коком, – на полу у ее ног… Равиля и Аси не было. Горка вспомнил сквозь муть: в третьем часу она засобиралась домой, Равилька, значит, взялся ее проводить и… где он сейчас? Мысль оборвалась, Горка вздохнул и решил, что ему тоже надо идти. С трудом содрал с ног туфли (он что же – так с ногами и спал на кровати?), запихнул их в школьную котомку для сменки, заправил брюки в валенки и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

Идти было далеко – по Гарифзянова, стрелой вылетавшей в сторону аэропорта, потом, после поворота направо у кладбища, по Красноармейской, потом по Советской и, наконец, по Казанской, к винзаводу и конюшне. Ноги слушались плохо, Горку пошатывало, но он шел и шел в белесой темноте заснеженных улиц, потеряв счет времени и не думая ни о чем, кроме того, что надо дойти. Возле оврага у винзавода он заколебался: можно было пройти по дороге, через мост, на котором когда-то бочкой придавило его деда, и колонки, с которой он всю жизнь таскал воду, а можно прямо – через овраг. Горка пошел прямо, спустился, и тут силы у него кончились. Он попробовал выбраться из оврага, поскользнулся, упал, встал на четвереньки, пополз, – овраг не давался. Он полежал немного, поднялся на ноги, сделал несколько шагов и снова упал. Мать явилась, как бог из машины, – в телогрейке, валенках на босу ногу, вся какая-то пепельная (тоже не спала всю ночь? – мелькнуло в Горкиной голове), взяла сына за шкирку, потянула, поставила на ноги и повела. Она завела его в дом, поставила возле кровати и ушла на кухню, досыпать. Горка кое-как разделся и упал в койку.

Проснулся он в пятом часу (было опять уже темно) с ощущением тянущей пустоты в животе, стыда и вины. Матери дома не было. Не очень понимая, что делает, Горка собрался кое-как и потащился к Равилю.

А там был праздник! Всюду горел яркий свет, играла музыка, Равилька ходил туда-сюда все в той же водолазке, весь напружиненный, и подпевал, Нажиба апа накрывала на стол, бегала из столовой в кухню и обратно помогавшая ей Розочка…

– Ага! – закричал Равилька, увидев Горку. – Молоток, прямо по часам явился, как договорились!

«Как договорились? – подумал Горка, слушая гул в голове. – Когда?»

– Горка в этом смысле, как хронометр, – важно подтвердил сидевший тут же Гусман, – я давно заметил.

Горка заметил, что он переоделся в привычное домашнее и убрал кок, Гусман как Гусман стал.

В общем, у них все было хорошо, отлично даже! Нажиба апа поставила каждому по тарелке обжигающе горячего супа-лапши на курином бульоне (Розочка отказалась), положила горку свежеиспеченных эчпочмаков, – Горка в жизни не ел такой вкуснятины! А потом из глубин квартиры вышла в столовую Мария Дмитриевна, осмотрела их с улыбкой и сказала:

– Ладно, гулены, – за то, что не насвинячили у Гали и ничего не расколотили, вам приз, шагайте в гостиную.

В гостиной их ждали бутылка шампанского, конфеты и мандарины. Это уже было не отлично, а восхитительно, – особенно после того, как все сделали по глотку (Розочке не полагалось, но Мария Дмитриевна деликатно удалилась, так что и она пригубила). Тут Горка, вроде оживший, вдруг вспомнил, как Розочка с брезгливой гримасой отталкивала его ночью, и его вновь охватило чувство стыда и вины. Он посмотрел на нее с тревогой, но она сидела как ни в чем не бывало, смеялась шуткам брата (может, чересчур заливисто), чистила Гусману мандарины… Потом вспорхнула и вернулась, пряча что-то за спиной.

– А скажи-ка, Егорка, – сказала интригующе, – где твоя «бабочка»?

Горка растерялся – он и забыл про нее.

– А вот она! – торжествующе воскликнула Розочка. – Ты ее в раковине оставил!

И тут же, на удивление ловко, вплела галстук в Горкину шевелюру и завязала бантом.

Равилька зашелся смехом:

– Вы оба у мамы дурачки, оба!

– А вот и да! – с веселым вызовом сказала Розочка. – Мы такие!

…Так хорошо, как в тот первый вечер нового года, Горке не было никогда. Падал снег, в доме было тепло и светло, вокруг стояла, оттеняемая голосами и звоном бокалов, та приглушенная тишина, какая бывает только первого января. Когда одна часть жизни отчеркнута и наступает другая, обещающая и волнующая.

Мировая слава

В не установленный точно день в начале 63-го года бугульминским властям пришло в голову, что городу нужна классная футбольная команда. Такая, в смысле, которая будет выступать по классу «Б», а не в чемпионате Татарии среди КФК, коллективов физкультуры. Возможно, власти понимали, что на фоне перебоев с хлебом нужно усилить компонент зрелищ, возможно, кто-то в горкоме (скорее всего, первый секретарь Смирнягин или второй – Кадыров) был ярым болельщиком и лелеял тайную надежду, что где «Б», там и «А» можно сказать, да и подняться на этой волне – вернее, чем на надоях и привесах, но, конечно, никто даже в горячечном бреду не мог вообразить, что этот замысел принесет Бугульме мировую славу. А так