Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

Мать, в общем, тоже не рассуждала, просто тянула из последних сил этот воз, этого взрослеющего капризного ребенка: прихватывала смену-другую сверхурочно, распустила свой фронтовой НЗ, тюк парашютного шелка, и принялась шить рубашки и блузки на продажу (благо Клава приторговывала на базаре всякой всячиной и выручала, брала «на реализацию» рукоделье подруги), стала варить для себя отдельно «суп из топора» (как они с Горкой дружно смеялись когда-то этой сказке!); сыну, конечно, полагались наваристый бульон и натуральные котлеты, а как же – растущий организм!

Наверное, многое могло бы сложиться по-другому, несмотря на все ухабы Горкиного переходного возраста, наверное, мать могла бы улучить минуту и поговорить с ним откровенно и по-дружески, рассказать, как ей приходится непросто, попросить у сына поддержки, обнять его и поплакать в объятиях – много позже, уже будучи «убеленным», Горка думал об этом, – но для этого мать должна быть другим человеком. И Горка тоже.

Ситуация усугубилась, когда однажды Горка, вернувшись из школы, нашел в сенях письмо (почту им бросали в щель во входной двери) из Ленинграда, с вензелем Нахимовского училища. Горка удивился, вскрыл конверт и прочитал. Письмо было адресовано матери. Неведомый ему контр-адмирал в десятке строк объяснял, почему Егор Прохорович Вершков не может быть зачислен в училище, несмотря на мать-фронтовичку, удостоенную государственных наград. Потому, что она не является материально нуждающейся матерью-одиночкой, и факт развода с супругом ничего не меняет.

Ага, подумал Горка, отца нет, но он как бы есть. А потом подумал другое: что мать, значит, хотела от него избавиться. Тайно, поставив перед фактом. Эта догадка ошеломила его, он совершенно растерялся и принялся заклеивать письмо, чтобы мать не узнала, что он прочитал, заклеил кое-как, положил на стол, потом спохватился – он же вообще не должен знать о письме, – выскочил в сени и бросил конверт под дверь: мать придет и увидит, а он как будто не заметил, а она увидит, откроет, а он тогда спросит… Что спросит, что она ответит, Горка не придумал.

Конверт лежал, Горка взялся читать «Звездный билет» (Эля не зря его наставляла, он узнал-таки, кто такой Аксенов), но голова была занята другим, он кинул журнал на кровать и тупо стал ждать. А она все не шла и не шла.

Тут его взгляд упал на материн «дамский» столик с трельяжем, приткнутый к ближнему к печке окну. Горка сел за него, осмотрел себя (с обеих сторон на него глядел взъерошенный худощавый пацан с темными кругами под глазами), дернул за ручку выдвижного ящика – там тоже были какие-то перетянутые резинкой письма, гвардейский значок, медали, сладко пахнущая пуховка… и в углу несколько фотографий. Это были семейные фото, обычно хранившиеся в альбоме. Вот это – в ателье, после первого Горкиного дня в школе, а это – на первомайской демонстрации, а еще одно – во дворе дяди-Васиного дома, с отцовой родней. И ни на одном не было отца, хотя он был; она его вырезала!

Горка, ошарашенный, отложил снимки, потом снова взял тот, который с родней, – чего-то он там не разглядел сразу. Присмотрелся и увидел: лица и фигуры на нем были все в каких-то вдавленных полосах, параллельных и накрест, только лицо брата Семена осталось чистым (снимок, похоже, сделали как раз в день его приезда после службы на флоте). Она колдунья! – с ужасом подумал Горка. За что, что она хотела, – чтобы они повымерли все? И вырезанный отец – она его так ненавидела? Или так любила?

В сенях стукнуло, – мать пришла наконец, как обычно после второй смены, в полдесятого, посмотрела на сына, на валявшийся на кровати журнал, спросила, ужинал ли (Горка подтвердил), и пошла на кухню собирать на стол себе. Письма в ее руках не было. Да Горке оно было уже по фигу.

Ночью, засыпая, Горка снова подумал об исполосованном снимке, о Семене (пять лет дали как соучастнику, жуть как долго сидеть!) – и вдруг сон разом слетел с него: он вспомнил случившееся позапрошлой осенью, стыдное и тайное.

Это было в сентябре, в первую волну бабьего лета. Мать вдруг нашла, к чему приспособить валявшуюся в чулане кадку: мы насолим груздей, сказала, пальчики оближешь! Кадка была рассохшаяся, мать велела Горке притопить ее в овражном ручье для восстановления, а сама отправилась по грибы. Она ходила после смены всю неделю как заведенная, грибов прибывало не очень – по миске-другой за выход, и тем не менее к субботе на кадку набралось, и мать взялась за горячую засолку. Горка за внезапным увлечением матери наблюдал с вялым любопытством: грузди ему нравились, но не так уж, чтобы нельзя было без них прожить. Единственное, что интриговало, – это материна заведенность: едва они собирались к обеду – Горка после школы, мать после смены, – как она, наспех похлебав-пожевав, подхватывалась и шла в лес. Он ей даже выговорил как-то, мол, ну что ты носишься с этими грибами, – она только глянула на него рассеянно и пробормотала что-то насчет того, что ну надо же на зиму запас.

Вот и в субботу: все вроде уже сделала и вдруг опять подхватилась, – дубовых листьев надо положить в кадку, тогда грузди хрусткими будут. И ушла, наказав Горке не забыть помешивать и через полчаса выключить керогаз.

Горка помешивал-помешивал, а потом его торкнуло, и он пошел за матерью. Он добрался до поляны, на которой просторно росли дубы, осмотрелся, – матери не было видно. Он постоял, раздумывая, попинал желуди, решил, что мать уже наломала веток и пошла домой какой-то другой дорогой, и тоже пошел другой, вдоль второго пруда, все так же светившегося изумрудным. И ниже плотины, там, где был глубокий, поросший тальником овраг, увидел их, сидящих бок о бок на траве спиной к нему, – мужчину и женщину.

Он уже почти прошел мимо, как вдруг мужчина обхватил женщину за плечи и повалил навзничь, да так, что у нее ноги запрокинулись. Горка встал как вкопанный. Теперь он видел пару как будто в профиль, видел, что мужчина склонился над женщиной, целуя ее, видел, как у нее развалились согнутые в коленях ноги и из-под платья показались лазоревые рейтузы… Он очень отчетливо видел все это, но как в перевернутый бинокль – они были очень, очень далеко. Сердце его заколотилось, он с трудом отвел взгляд и побежал домой.

Матери не было. Горка прошелся по комнате, заглянул на кухню, сунулся в сени, потом в