Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

– А твой отец, извини, ты можешь не отвечать, он… Почему они разошлись с твоей мамой, как ты думаешь?

«Ну да, ну да, – подумал Горка, – как-то он на такой вопрос уже отвечал. Только как?» Он вмял окурок в пепельницу, обтер палец и сказал безразлично:

– Время пришло.

– Время… – эхом повторил Анатолий. – Понятно.

Тут они оба спохватились, что заболтались, время расходиться. Договорились встретиться в следующую субботу, к которой Горка обещал осилить хотя бы русский перевод «Трех товарищей».

Он его проглотил разом, взялся за оригинал и буквально задохнулся: настолько немецкий текст отличался от перевода, настолько все было ярче, объемнее, точнее. Правда, вскоре пошли трудности: Горка чуток переоценил свои познания, в некоторых местах не выручали и словари. И что еще поразило Горку, – что Ремарк и Хэм писали об одном и том же, о людях, побывавших на войне и все никак не успокаивавшихся после нее, не способных найти себе место.

С этим открытием он и пришел к Анатолию. Тот выслушал Горку (на этот раз они сидели на кухне и пили чай) и сказал:

– Что же, step two. От подтекста к потерянному поколению.

– Что? – не понял Горка.

– Шаг второй, говорю, – пояснил Анатолий.

– А, schritt zwei, – перевел Горка, – понятно.

Анатолий усмехнулся и продолжил:

– Хорошо. Ты правильно понял, что и Джейк с его приятелями, и три товарища – все они потерянное поколение – но почему?

– Вообще-то, я не очень понял, – возразил Горка. – Для начала: кто сказал, что все они – потерянное поколение?

Анатолий воззрился на него с удивлением:

– Как кто? Гертруда Стайн, писательница, прямо ее цитата и стоит в эпиграфе к «Фиесте».

Горка смутился, покраснел, Анатолий заметил и спросил:

– Ты не прочитал, что ли?

– Не-а, – признался Горка, – я вообще все эти предисловия пропускаю: разжуют, потом уж и неинтересно.

– Насчет предисловий я соглашусь, пожалуй, – пожал плечами Анатолий, – но тут-то эпиграф, ключ к пониманию всего текста. Там еще из Екклесиаста есть, но это нам, атеистам, – он усмехнулся, – сложновато, конечно, понять, нас в другой культуре вырастили, но эпиграф…

– Ладно, – не сдавался Горка, – но кто сказал, что все они – потерянное поколение? Эти, которые в Париже и Памплоне, конечно, дурью маются, но Роберт, Отто, Готфрид – они же при деле: автомастерская у них, на «Карле» гоняют… Люди все разные: у одних – так, у других по-другому, хоть война и пришибла, конечно.

– Вот именно! – стукнув чашкой, сказал Анатолий. – Пришибла. Они такими, какие были до войны, по определению стать не могут, – столько ужасов, смертей, крови, в том числе и на их руках, но и такими, какие были на войне, тоже не могут остаться. И выходит, что в последний раз в своей жизни они были настоящими там, в окопах.

Горка выслушал тираду Анатолия внимательно, подумал и сказал с сомнением:

– Все равно – уж больно они нежные. У меня отец с матерью тоже воевали, да каждый, считай, воевал, – и что теперь? Они должны были жить и маяться? Так нет же: вернулись, отстроили страну, человека в космос запустили…

– Тебя хорошо выучили, – заметил Анатолий, вглядываясь в Горку, – учителей можно поздравить.

– Нет, а что?! – упорствовал Горка, отмахнувшись от замечания об учителях. – Если так считать, то все – потерянные поколения. После первой мировой, после Великой Отечественной… – он запнулся. – а можно и наше поколение туда записать: жрать стало нечего, шмоток приличных нет, то не говори, так не думай – ложись и помирай, что ли?

Анатолий молчал, продолжая вглядываться в Горку, потом сказал раздумчиво:

– Интересная у тебя цепочка протянулась. – Снова помолчал, потом продолжил: – надо жить, конечно, делать, что в твоих силах…

– Или через силу, – ввернул Горка.

– …И через силу иногда тоже, – кивнул Анатолий, – а каково наше поколение, мы с тобой сможем судить лет этак через двадцать-тридцать, когда расстояние накопится.

Он вышел в гостиную и вернулся с толстой машинописной рукописью, положил перед Горкой, спросил:

– Такого типа литературу не приходилось читать?

В Горке опять поднялся дух противоречия, и он сказал нарочито небрежно:

– Приходилось. Кина какого-то читал, про то, у кого какие влагалища.

Анатолий оторопел, потом расхохотался:

– И всё?

– Нет, – ответил Горка, уже жалея о своей грубости, – «Доктора Живаго» еще читал.

– Серьезно? – удивился Анатолий. – И как тебе?

– Стихи хорошие… в основном, а так… Вечно он куда-то тянется, пропадает, кого любит по-настоящему – сам не знает…

– И его тоже пришибла война, точнее – революция, так?! – торжествующе спросил Анатолий.

Горка подумал, кивнул:

– Наверное. Только мне все равно не понравилось.

– Бывает, – согласился Анатолий, – Чехов Бунину тоже не нравился, например, и наоборот, хотя оба – гении. Ладно, – заключил, – вот тебе для третьего шага – это тоже Хем, «Прощай, оружие!». Тоже о войне. Хотя на самом деле о любви.

– Слушай, – вдруг сказал Горка, – я знаешь, что понял? Про «Трех товарищей»?

Анатолий смотрел на него выжидающе.

– Я понял, почему у немцев Гитлер появился! – выпалил Горка.

– И почему же? – осторожно поинтересовался Анатолий.

– Потому что нельзя гнобить целый народ, унижать, – с жаром ответил Горка. – Я знаю, в «За рубежом» читал, что Антанта обложила Германию бандитскими репарациями, неподъемными, а они войну и так проиграли, – как стерпеть? У Ремарка про это и написано!

Анатолий провожал его, задумчиво покачивая головой. Хотел что-то сказать, но промолчал.

Они встречались еще несколько раз. Постепенно разговоры вышли за рамки прочитанных книг, – говорили о музыке, новых фильмах, моде, даже о светском этикете (как-то Анатолий, разъяснив, что нормы этикета формировались на том, чтобы не создавать неудобств окружающим, дал Горке повод с новой силой загордиться идеей писателя Ефремова о рациональной основе красоты). Горку грело сознание, что Анатолий рассуждает с ним обо всем на равных, хоть и старше лет на двенадцать, примерно как брат Семка, а Анатолию нравилось видеть, как Горка постепенно приучается смотреть на вещи с разных сторон, широко, как Анатолий любил говорить. В то же время Горку иногда покалывало какое-то неясное чувство, вроде зависти: он ловил себя на мысли, что на самом деле они с Анатолием не одного поля ягоды, что настоящий круг друзей Анатолия – это совсем другие люди, с другими привычками, манерами, со всеми этими своими ватманами и пульманами.

Полыхнуло, когда они заговорили о вождях: Анатолий напомнил Горке о его заключении, почему в Германии появился Гитлер (запало, значит, – отметил Горка), и предложил сравнить, начиная чуть ли не с Нерона. Горка от Нерона увернулся, и разговор как-то сам собой перешел на Ленина, Сталина и Хрущева. Тут они заспорили всерьез, даже Анатолий