Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

рукой. Примерно такую же эволюцию прошли наспех вымощенные дорожки: песчано-гравийные подушки под плитами накидали под осень на глазок, и уже весной плиты лежали вкривь и вкось. Уж этот брак тем более никому и в голову не пришло исправлять: ходить можно – и ладно.

По этим вот плитам Леша и таскал коляску с Настькой на коротких утренних прогулках в рабочие дни и длинных, по часу, а то и два, в выходные. Коляска была тоже насквозь советская, то есть неповоротливая, тяжелая, скрипучая – сущая арба. Когда это сравнение первый раз пришло в Лешину голову, он пристально посмотрел на спящую дочку, и ему показалось, что да – она себя чувствует словно в арбе средневековых предков-кочевников: какие-то едва уловимые тени пробегали по ее личику, словно память из толщи веков навевала родное степное, и время от времени губешки складывались в сонную мечтательную улыбку. Так оно и было, уверовал Леша после нескольких дней наблюдений: это арба постукивала колесами на стыках плит, переваливаясь с боку на бок; это тем воспоминаниям ребенок тихо улыбался во сне.

Под эти воспоминания Леша и сам заснул, убаюканный.

Следующим вечером, за ужином, Леша долго молчал, а потом решился и заявил:

– Знаешь, – сказал он, – я пришел к выводу, что Настя была права. Насчет меня.

Айгуль осторожно поставила чашку на блюдце и дрогнувшим голосом спросила:

– Права? В каком смысле?

– Что я ее не любил.

Повисла тишина. «Она знает, – с ужасом подумал Леша, – она думает так же!» Но жена спохватилась и, вздохнув, участливо спросила:

– Ты что, целый день вот об этом думал? Ты дурак, что ли?

– Нет, Айгуль, – ответил он, пристально всматриваясь в ее лицо, – я не дурак. Я погуглил, есть кожная память. Я тебе сейчас покажу.

Он сходил в гостиную и протянул жене листок бумаги, распечатку.

– «Ученые установили, – принялась вслух читать Айгуль, – что приложение отрицательного потенциала на разные части руки, создающее ток, создает низкую сопротивляемость последующему току…» – Она посмотрела на него с изумлением. – Это к чему?

– Читай, читай, – кивнул он ей.

– «Сопротивляемость последующему току, проходящему через кожу. Но если первый потенциал является положительным, то последующий потенциал создает ток, повышающий сопротивляемость кожи. Другими словами, наша кожа обладает памятью и способностью запоминать предыдущий ток…» Леша, – умоляюще, но уже готовая рассмеяться, протянула Айгуль, – я ничего тут не понимаю. это о чем вообще?

– Не смейся, – упредил он ее, – это как раз о том самом. Помнишь, по первости, когда я Настьку сам купал и пеленал?

– Ну?

– Вот и ну: возился-то я с ней, а думал об Андрюшке…

– Вот как, – неожиданно надменным тоном откликнулась Айгуль.

Он смешался на мгновение, но подхватился и продолжил:

– Да, думал. Потому что я же с ним и набрался этих навыков и… потому что она вот тут была, с папой-мамой, дедом и бабкой, а с кем он в это время остался… – внезапный спазм горла заставил его замолчать.

– Вот оно как, – еще более надменно протянула Айгуль, закипая, – так, может, ты и когда со мной… тоже про свою Женьку думаешь, тоже этот твой ток должен передаваться? Я что теперь должна сделать – возненавидеть тебя?

– Да ты уже, – промямлил он, огорошенный ее напором.

– Я не уже! – отрезала Айгуль. – а ты в размазню превращаешься! Из-за чего?! Из-за одного Настькиного глупого слова? Если на то пошло, у нее и посерьезнее были поводы тебя не очень-то любить. Ты вспомни, как ты ее, – годика девчонке не было – схватил за ноги и принялся трясти, потому что она плакала, а тебе спать надо было, потряс и бросил на подушки. Как тряпичную куклу!

– Я?! – вытаращился на нее Леша. – Когда, ты что?

– Тогда, – выдохнула Айгуль, – ты ничего не хочешь помнить, что не по тебе.

Она выдохнула, но теперь начал заводиться он:

– Зато ты все помнишь, да? Как я пришел с работы в восьмом часу, а ты со своими подружками-простипомами выплясывала пьяная и даже не сообразила, что Настьки дома нет, – тоже помнишь? Я побежал в садик, а она там сидит со сторожем, одна, увидела меня и даже плакать сил не было у нее, скривилась только, а я заплакал! Это ты помнишь?!

– Ой, ладно! – отмахнулась Айгуль. – А то не было так, что ты забывал ее забрать, воспитательница приводила.

– А ты, – продолжил было он – и остановился. И Айгуль молчала.

Помешкав и не глядя друг на друга, они разошлись кто куда: она в спальню, он в гостиную, смотреть дежурную программу «Время». Там, на диване, и забылся сном.

А Айгуль не спала почти до рассвета, – злые, мстительные мысли заставляли колотиться сердце. «Ну же гад, – думала она, вспоминая слова мужа о его первом ребенке, – возился с моей дочкой, а думал о другом, со мной в койке кувыркался, и тоже – о ней, о ней, даже раз назвал меня (вспомнила) ее именем! Ну не гад?!» Потом мысли перекинулись на кожную память, и Айгуль вдруг вспомнила, как однажды мужнин дружок Руслан коснулся ее запястья во время одной вечеринки, заглядывая в глаза, и ее будто током ударило. Она еще подумала тогда, что он… Это воспоминание заставило ее заворочаться в супружеской постели, в горле пересохло, и Айгуль, попив воды, решила, что так дело не пойдет – надо думать о хорошем.

Из хорошего вспомнилось, как Леша возился с Настеной, когда она уже чуть подросла, – водил по музеям, в консерваторию на циклы музыки для детей, на спектакли в оперный, как Настька взахлеб рассказывала потом, что они увидели и услышали, поглядывая на отца, чтобы убедиться, что он с ней согласен и испытывает то же восхищение, а он улыбался ей как взрослому другу и кивал, – все так! Это вообще было удивительно для Айгуль: когда они ругались из-за того, что Леша мало тетешкается с двухлетней дочкой, он всегда говорил: «погоди, вот она начнет болтать, понимать, что к чему, – мы с ней большими друзьями будем».

Оно, в общем, так и получилось, но сейчас, проворачивая в памяти те годы, Айгуль подумала, что муж относился к дочери уж слишком как к взрослому другу: заставлял прибираться по дому, чистить картошку, бранил, если она вдруг начинала капризничать за столом, и безапелляционно решил, что Настька вполне способна сама ездить на занятия в музыкалку – это в пять-то лет от роду! И она, дура (Айгуль себя совсем не считала дурой, но тут призналась), она согласилась!

На самом деле это было принуждение Насти к взрослению, и оно было