Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев

больше всего терзало то, что он не мог вспомнить среди своих знакомых никого с 46-м размером. Но – устроенный быт и вкуснющие обеды (готовить она была мастерица), но – привычки, но – лень, в конце концов, – что там бередить и бить горшки? И потом, в общем, она была честная девушка, прямодушная, можно сказать.

Он лишний раз убедился в этом, когда заскочил к ней как-то на работу, чтобы примерить туфли (она работала бухгалтером в обувном и позвонила ему, сообщив, что завезли чешские мокасины). Она повела его на склад, показывать, и тут в помещение зашел молодой, пышущий здоровьем татарин, с удивительно нежным румянцем на лице, товаровед, как потом выяснилось. И она, увидев его, так вспыхнула и зарделась, что товаровед заметно смутился. И Леша – тоже, подумав с невольным уважением: вот же чувства какие бывают! Да, в определенном смысле она была честной девушкой, отрицать невозможно. И мокасины были что надо – мягкие, легкие, стильные. Он их долго еще носил.

…По большому счету, все надо было рвать в клочья, еще когда они только начинали жить, когда одной из горячих ночей она, задыхаясь, схватила его за ягодицы и вдруг, не переставая подмахивать, проговорила: «ой, как жидко». И засмеялась в голос. Он замер, но только на мгновение, и продолжил, со все большей и большей силой долбя ее и повторяя про себя в учащающемся ритме: «ну блядь же, блядь, дура, блядь, блядь, блядь»… Осталось загадкой, не треснула ли у нее в ту ночь лобковая кость, вполне могла. Но он не рискнул спросить, и она ничего не сказала; завтракали они молча, в несколько задумчивом настроении, но суженая посматривала на него с явно новым интересом. Вскоре у них родилась дочь, и как-то все эти страсти-мордасти и приключения затушевались. В общем, становление семьи состоялось.

Сватовство

Все у них началось с пьянки и увенчалось ею. У Жеки, Вовы и девочки Иры, составивших какой-то вывихнутый любовный треугольник.

Вообще-то, она еще при знакомстве могла бы сообразить, что лучше с этими ребятами не связываться, – пили они так, как не пили даже на ее геофаке, а тут филфаковцы, третий курс, «ботаники», короче. Но не сообразила, увлеклась.

Жека заприметил Иру в магазине напротив общаги, будучи посланным Вовой за «пузырем» для коротания воскресного вечера. Он стоял за ней в очереди в кассу, оглядывал фигурку в белом костюме и вдохнул запах – теплый, чуть сладковатый, терпкий… Черт знает какой, но торкнуло, и он заговорил. Он был уже и еще в той стадии опьянения, когда все получается, и вдохновенно принялся врать о своем друге, будущем знаменитом писателе, как и он сам, что музы – они являются вот так внезапно и она такая, такая…

– А ты чего такой худой? – прервала она Жекины излияния. – На еду не хватает стипы, только на водку?

Он поперхнулся и рассмеялся:

– Да нет, водка – это так, по случаю. Вообще-то, я про друга. Хочешь – познакомлю?

Она усмехнулась, подумала, чертя носком туфельки по пыльному асфальту. Стоял тот нежный майский день, когда все уже набухло, но еще не полопалось, солнце клонилось к закату, улица была пуста, вечер – тоже…

– А пошли! – сказала. – Чем-то ты мне нравишься, посмотрю, что за друг у тебя.

– Я – Женя, – сказал он, – Жека.

– Я Ира.

И они пошли в общагу.

Вову, сидевшего в комнате с початой бутылкой водки и умиротворенно слушавшего любимого с детства БГ[1], явление друга с незнакомой девушкой слегка удивило, но и взбодрило: девушка была «сливочная», как он про себя называл таких, – не «в соку», это по́шло, а вот именно что сливочная – белая, мягкая и ласковая, это сразу было видно. И с формами, да.

– Этого онемевшего зовут Бобом, – ни с того ни сего представил друга на английский манер Жека. – А это…

– Очень приятно, – вежливо-напряженно сказала девушка (что-то между ними проскочило, какая-то искра), – а я Ира.

Жека подвинул ей стул, сел рядом. Вова смотрел на них через стол с легкой пьяноватой усмешкой и молчал.

– Значит, тебя зовут Бобом? Это с чего бы? – неожиданно развязным тоном спросила девушка.

Вова воззрился на нее, потом глянул на Жеку и ответил добродушно:

– Ну… зовут. Тебе не нравится, что ли?

– Да нет, почему? И бородка вон у тебя холеная… только нос картошкой, – не по-бобски как-то.

– «Не по-бабски» еще скажи, – передразнил Жека, вдруг почувствовав себя уязвляемым собственником, – ты, ляля, думаешь, что за бугром у всех Бобов орлиный профиль?

– Ты уж не заревновал ли, Женя? – рассмеялась девушка. – Рановато будет. Просто любопытно, как могут выглядеть писатели-художники. И я не Ляля, а Ира, путать не надо.

Вова с Жекой переглянулись, силясь понять, что за экземпляр перед ними, – то ли простушка, то ли штучка.

– Это ты к месту изрекла, – подчеркнуто серьезно сообщил Вова, разливая остатки водки по стаканам, – мы и сами говорим – «путан не путать». Махнешь?

– Я водку не пью! – отрезала Ира, но вдруг передумала обижаться и прыснула от смеха.

– Дошло, – удовлетворенно отметил Жека, – значит, дело будет. Наливай!

Дело было привычное: в их комнату частенько заглядывали девицы, искавшие новых впечатлений, и, как правило, получали их. В девяти случаях из десяти умные разговоры под модную музыку и спиртное заканчивались в койке, а порой в обеих одновременно. В таких случаях друзья, соблюдая приличия, натягивали между кроватями простынку. Но тут случай выходил, кажется, другой. Водка кончилась, Ира, захмелев было, протрезвела и сидела напряженная, оглядывая жилище; стало видно, что никакая она не штучка, а просто провинциальная девчонка, сама не понимающая, что ее занесло к двум незнакомым парням и жалеющая об этом.

Но тут в дверь постучали и в комнату ввинтился прыщавый парень в майке-«алкоголичке», трениках и тапках на босу ногу – сосед Вовы и Жеки и последний представитель мужского пола в их девчачьей филологической группе.

– Толик! – изумился Вова, наблюдая, как соседа мотает. – Ты что, в однеху нахреначился?

– На х-хера в однеху? – в лад ответил Толик, пытаясь удержать икоту и равновесие. – вот, блядь, только как ушла, блядь, я прикорнул…

Тут он заметил Иру, на мгновение остекленел, но встряхнулся, степенно подошел к ней и наклонился, пытаясь поцеловать девушке руку. Ира нервно хихикнула, Жека толкнул Толика на кровать за ее спиной (панцирная сетка привычно скрипнула, качнув тело) и спросил с легкой брезгливостью:

– Ты чего заявился, галантность показывать?

– А чё? – невозмутимо возразил Толик, усевшись на кровати поудобнее. – Могем! Маде-муазель, миль