Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

Мало сказать, что Франция разделилась. Непреодолимая пропасть пролегла между метрополией, которая шла за генералом де Голлем (а тот был решительно настроен избавиться от алжирской обузы и покончить с колониями), и теми, кто отчаянно желал, чтобы Алжир остался французским. Проблема заключалась в том, что на поле боя французская армия побеждала и почти уничтожила алжирскую, пусть даже используя грязные методы. Офицеры не могли смириться с тем, что им придется бежать, словно они проиграли войну, оставить землю, которую они поклялись сохранить французской, а главное, бросить около миллиона французов. Когда в январе шестьдесят первого референдум о самоопределении был поддержан подавляющим числом голосов, все поняли, что время пошло. Большинство старших офицеров склонялись к мятежу, считая, что де Голль использовал их, чтобы прийти к власти, а потом предал. В казармах начался разброд, тут и там зрели заговоры, Мы им не позволим, мы принесли присягу, мы пойдем до конца, чтобы помешать этому вероломству. Мятежники предполагали, что придется начать гражданскую войну и стрелять по французам. Нелегко решиться на такое – стать бунтовщиком и изгоем, отказаться от мундира, сражаться против братьев по оружию и, возможно, никогда больше не увидеть свою страну. Многие метались из стороны в сторону, медлили, ждали, пока высокопоставленные офицеры подадут пример, другие готовились к сопротивлению.

В самой столице, в Алжире, площадь Республики казалась островком, избежавшим превратностей времени. Напротив городского театра бывшие казармы янычар были заново оштукатурены и сияли незапятнанной белизной. Это было здание в мавританском стиле, построенное во времена дея[57], с просторным внутренним двором, окруженным аркадной галереей и засаженным столетними фикусами, чьи ветви образовали зеленый свод, а в центре двора возвышался фонтан с витыми колоннами. За ужином офицеры и их гости собирались в этом оазисе прохлады, превращенном в военный клуб, хотя кухня стала ощутимо хуже, когда несколько месяцев назад внезапно уехал шеф-повар и его заменили новичком из местных призывников. Даниэлю нравилось это здание из другой эпохи, он часто сидел в читальном зале и просматривал газеты из Франции. Если ты не военный, забронировать столик невозможно, и даже постоянным клиентам приходится ждать в баре, пока не освободится место. Даниэлю терпения было не занимать, он приветствовал бывших сокурсников и их гостей, приглашал выпить, и, за исключением нескольких человек, которые продолжали его избегать, но которым он все же посылал приветственную улыбку, большинство соглашались, раз уж этому штатскому в радость их угощать. Он твердо следовал инструкциям: не спорить, поддерживать беседу словами «конечно» или «да, это уже слишком». Если речь заходит о предательстве де Голля, принимать сокрушенный вид, приговаривать, Кто бы мог подумать? Дать понять собеседнику, что разделяешь его мнение, а если тот задает прямой вопрос, понимающе кивнуть и отделаться чем-то вроде «это крайне неприятно», а если тот настаивает – «я лучше промолчу, тут слишком много ушей». За два месяца таких бесед число его контактов увеличилось, а поскольку он сидел там постоянно, все привыкли к его присутствию. Как-то субботним вечером, когда Даниэль ждал очереди в баре, кто-то толкнул его, подзывая официанта, он обернулся и оказался нос к носу с Пьером Делейном в капитанском мундире, Даниэль! А тебя-то как сюда занесло?

Даниэль не видел Пьера с тех пор, как похоронили Стефана Делейна, убитого в засаде под Ханоем. Их семьи давно дружили, и Даниэль был частым гостем в их родовом доме в Бургундии. Во время войны Пьер, который был старше на пять лет, защищал Даниэля в лицее от тех, кто считал его петеновцем и издевался над ним. Несмотря на гибель брата, Пьер без колебаний отправился в Индокитай, был ранен, награжден Военным крестом за участие в зарубежных операциях и произведен в чин капитана, Я так рад тебя видеть! Честно говоря, я не очень понял, почему ты ушел в отставку, ты ведь так старался попасть в армию. Метрдотель усадил их за столик у фонтана, они сделали заказ. Пьер Делейн посмотрел на Даниэля, Что же произошло? Почему ты ушел из армии?

Даниэль помедлил, взял бутылку маскары, наполнил бокалы, Тебе я могу сказать правду, хотя и сомневаюсь, что ты меня одобришь. В общем, я столкнулся с адской дилеммой. Ты же знаешь Мари, знаешь, какая она бескомпромиссная и упрямая, мы так и не поженились, потому что она не захотела, но у нас есть сын, с которым она сейчас в Париже. Я заканчивал Сен-Сир и готовился к солдатской жизни, о чем она прекрасно знала, но однажды, когда я приехал из училища, Мари объявила, что беременна, и предъявила ультиматум: или я ухожу из армии, или мы расстаемся и она будет растить ребенка одна. За несколько дней до этого в Индокитае погиб парень ее лучшей подруги, и Мари не вынесла этого; времена были смутные, мы проигрывали войну, люди гибли как мухи. Мари не хотела стать вдовой фронтовика. Я спорил, но она не желала ничего слышать. Вот я и оказался перед невозможным выбором: любимая женщина или армия. По правде говоря, сомневался я недолго. Я выбрал Мари и сына. Вот такая история. Я старался воспринимать это не как поражение, а как надежду на новую жизнь. Возможно, если бы я отправился в Индокитай, я бы погиб там, как многие наши товарищи. Я знаю, что меня считают трусом, но мне все равно, что думают другие… Однако, если честно, бывают дни, когда я жалею, что не уехал, – по крайней мере, я был бы здесь, в мундире, среди своих.

– Признаюсь, мне было не по себе, ходили разные слухи, но твое объяснение мне нравится куда больше. Я тебя понимаю. Что бы я сделал на твоем месте?.. Не знаю.

– Расскажи лучше, что ты думаешь о нынешней ситуации? Кажется, в рядах военных началось брожение. Что будет дальше?

Пьер вздохнул, Де Голль считает, что ему все позволено, он окружил себя подпевалами, которые не осмеливаются вернуть его к реальности. Но на армию плевать нельзя, ни у кого нет права посылать людей рисковать своей шкурой, а затем отобрать у них победу и заявить, Мы тут передумали, отдаем землю врагу и убираемся прочь, как будто проиграли. Они забыли, что мы здесь на французской земле.

– Местные жители думают иначе.

– Подавляющему большинству алжирцев нравится жить с нами. Они знают, что́ потеряют, если к власти придет ФНО[58]. Не забывай, что Ницца стала французской через тридцать лет после Алжира, а мы разве слушаем стенания некоторых итальянцев, требующих возвращения графства Ницца