Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

все для взрыва, запланированного на двадцать шестое марта, но его перенесли на первое апреля. Дисциплина для армии – основа основ, и мы повиновались, хоть и были гражданскими лицами. Не задавая вопросов и не понимая смысла того, что делали. И только через два часа после успешного запуска мы выяснили причину: Никита Хрущев прибыл с официальным визитом в Париж, и по случаю первого визита во Францию советского высшего должностного лица де Голль хотел если не припугнуть, то хотя бы напомнить, что наша страна входит в закрытый клуб ядерных держав. Взрыв был малой мощности, в три раза меньше Хиросимы, в десяти километрах к югу от подземного штабного бункера, но этого вполне хватило, чтобы уничтожить все живое в радиусе километра. В отличие от первого испытания, когда снаряд находился на вершине пятидесятиметровой башни, второй взрыв произошел почти на уровне земли, на возвышении, куда вела временная оборудованная полоса, – и взметнулся оранжевый огненный шар высотой триста метров и шириной сто пятьдесят.

Если оставались сомнения по поводу его научной бесполезности, то, когда мы вернулись во Францию, их начисто отмел Максим Раво, наш сосед по лаборатории в Брюйере, специалист по пусковой электронике. Он предупредил, что это государственная тайна, которую он больше не может хранить в одиночку, но ее разглашение как минимум подведет нас под военный трибунал после немедленного и позорного изгнания с работы, а затем запер дверь. Раво рассказал, что в ту пятницу, первого апреля, в девять тридцать, генеральный директор велел передать по громкоговорителям объявление о немедленной эвакуации, Если следовать протоколу, это безоговорочный приказ о мерах безопасности: немедленно прекратить работу, взять только пиджак и сумку, без спешки покинуть кабинет или лабораторию и выйти наружу. Все так и сделали, решив, что это очередные учения, – все, кроме меня, потому что я ничего не услышал. У меня шел сложный эксперимент в камере сгорания на втором этаже, на мне были звукоизолирующие наушники, так что я продолжал работать. В половине первого я решил сходить в столовую – не то чтобы я проголодался, но потом ничего не останется. Первое, что меня удивило, – это пустота, никого нет ни в лабораториях, ни в коридорах. Полная тишина. Что случилось? Я выглянул в окно, а там меня ждал второй сюрприз, колоссальный, невообразимый. Как думаете, кто шел по дороге? Раво вопросительно посмотрел на нас с таким видом, будто мы все идиоты, раз не можем угадать.

– Откуда нам знать? Министр?

– Де Голль собственной персоной в парадной форме, а рядом Хрущев, кто-то позади что-то говорил им на ухо, наверное переводчик.

– Ты что, шутки шутишь?

– Клянусь! Причем де Голль как минимум на голову выше Хрущева, они болтали, как старые приятели, а метрах в десяти шла еще дюжина парней. В какой-то момент де Голль обернулся и подал знак, подошел Ив Рокар и стал что-то подробно объяснять, размахивая руками, как обычно, указал на мое здание, они посмотрели вверх, я испугался, что меня увидят, а потом вся группа зашла в генераторный блок.

– Никто никогда не говорил об этом визите! А дальше что ты сделал?

– Я вспомнил, что мы работаем на секретном объекте, которого не существует, как и нас, и вернулся к работе – у меня эксперимент шел полным ходом.

* * *

Когда Даниэль объявил Мари, что его повысили до заместителя директора алжирских железных дорог и в следующем месяце он должен приступить к работе в Алжире, она растерялась, А нам что делать? Мы не можем переехать прямо сейчас, Тома нельзя менять школу в середине учебного года, терять привычную жизнь и друзей.

– Что ж, посмотрим, как сложится на следующий год. А пока я отправлюсь во временную командировку, буду часто ездить туда-обратно. А вы приедете на каникулы.

Управление алжирских железных дорог хорошо встретило нового заместителя директора, даже если никто из руководства не знал, для чего тот прибыл в эту нестабильную страну. Ему выделили виллу Мимоз, пустовавшую около года, чьи стены скрывались под разросшейся бугенвиллеей, с потрясающим видом на бухту и пышные пальмы, а также предоставили служебный серый «Пежо-203», но от шофера Даниэль отказался. Он должен был подготовить план переброски ведомства во Францию, который включает эвакуацию технического и административного персонала, алжирских железнодорожников, часто харки[56], следивших за состоянием путей, а также вывоз складов и оборудования. Председатель без особой радости приветствовал Даниэля – он думал, не прочат ли этого молодого человека на его место, ему сообщили, что он должен предоставить новому сотруднику полную свободу действий и передвижения, поскольку тот подчиняется только Парижу.

И Даниэль исчез. Его редко видели за письменным столом, он не ходил на совещания, уклонялся от приглашений на обед или ужин с коллегами, изредка проводил встречи с сотрудниками и профсоюзом, чтобы успокоить их относительно будущего, объяснить, что они – члены большой семьи железнодорожников и их преданность ФЖД позволит найти работу во Франции.

Если только не…

И все понимали, что это означает. Никто не знал, как Даниэль проводит свои дни, он никогда не пользовался услугами мадам Арман, секретарши председателя, приставленной к нему, чтобы печатать письма и вести ежедневник, до сих пор безнадежно девственный. Он появлялся по вечерам, когда все уже разошлись, часами разговаривал по телефону с домом и сам печатал на машинке.

Даниэлю скоро исполнялось тридцать три года. С большим запозданием он открыл для себя свободу или то, что казалось ею: иллюзию свободы. Я никогда не был так счастлив, думал он всякий раз, ловя такси до аэропорта Ле-Бурже, где предъявлял администратору пропуск. Затем садился в самолет, путешествовал без багажа, никогда не сообщал Мари о своих отъездах, его жизнь – хождение по канату, день в Париже, другой – в Алжире, где он никого не знает, он мог часами бродить по этому неспешному городу с крутыми улицами и переполненными террасами, откуда война казалась такой далекой, а люди – такими беззаботными. Казалось бы, не страна, а мечта, но время от времени в горах раздавался взрыв. И по городу разносился вой карет «скорой помощи».

Даниэль часто ужинал в одном из ресторанов, адреса которых дал ему Янсен; там он встречал товарищей по Сен-Сиру. Многие отворачивались, словно имели дело с дезертиром или, того хуже, с трусом, который уволился из армии, чтобы не сдохнуть в Индокитае. Обычно он ел в одиночестве, читая газету, иногда его приглашали за свой столик, пытаясь разговорить и понять, что он здесь делает. Даниэль улыбался, спокойно отвечал,