Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

– Не терзай ни себя, ни меня и не прошай о том, что и сам знаешь! Мать тебя еще в утробе носила, когда ты трижды прокричал во чреве, на всю церкву, бают. Тогда же тебя и нарекли учеником Святой Троицы, еще до рождения! Еще и пастырем многих иных именовали. Так что по самой Божьей воле надобно церкву освятить во имя Святой Троицы!

Стефан опять как бы устранил от выбора самого себя, но Варфоломей нынче не заметил того. Он низил взор, лицо его горело пунцовым огнем.

– Я и сам так думал, Степа! – признался он наконец. – Всю жизнь! Но как ты старший… заместо отца мне, дак потому… послушания ради… – Он, совсем смешавшись, замолк.

– Ладно! – Стефан встал, ободряюще хлопнув по плечу младшего брата. – Не надо! Не сумуй! Пойдем лучше охлупень подымать!

Они трудятся еще сегодня, и завтра, и третий день, довершая самую тяжелую работу. Наконец подходит то, чего Варфоломей ждал уже давно, втайне страшась. Они стоят, сами любуясь своим детищем, и так не хочется думать о начальстве, хлопотах, воле власть имущих! Но все это надобно, дабы утвердить созданное ими в миру.

– Довершишь сам? – спрашивает Стефан, туго затягивая пояс своего зипуна. – Смотри! Со священниками приду!

Они троекратно целуются, и Варфоломей с падающим сердцем следит, как сероваленая братняя свита медленно исчезает в кустах. Сегодня вечером ему самому быть хозяином: одному топить печь, одному молиться, одному думать, и уже некому пересказывать ему будет творения святых отцов древности, как то делал Стефан едва ли не каждый вечер, уже лежа в постели. Спали по-прежнему на полу, впрочем насушив для матраса высокой речной травы, которая приятно шуршала, уминаясь, когда укладывались спать. До того, чтобы срубить себе встроенную кровать, руки все как-то не доходили.

Утром, выйдя из двери хижины, Варфоломей обнаружил большого волка, по-хозяйски усевшегося прямо у церковного крыльца и с любопытством, но без страха уставившегося на медленно подходившего к нему человека. Варфоломей вовремя остановился, заметив, что зверь весь напружился, собираясь прыгнуть.

– Уходи! – сказал он возможно тверже и повторил: – Уходи! Повелеваю тебе! – И, поднявши крест, громко стал читать: «Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем! Аз же множеством милости Твоея, Господи, вниду в дом Твой, поклонюся ко храму святому Твоему в страсе Твоем, Господи, настави мя правдою Твоею, враг моих ради исправи пред Тобою путь мой: да без преткновения прославлю Едино Божество, Отца и Сына и Святого Духа…»

Волк, заворчав, не дослушивая конца молитвы, встал и, оглядываясь, удалился в лес.

После Варфоломей так и не умел понять: просто ли то был лесной зверь или наваждение бесовское? И ежели зверь, то почему на него так подействовала молитва?

Он впервые молился в церкви. Пустой, не освященной, без икон! Поставивши перед собою на престол, также еще не готовый, не освященный, не обвитый вервием и не застланный антиминсом, даренный Онисимом медный крест, молился истово, на деле на время позабыв обо всем, уйдя в себя и молитву и чуя, как и вправду в груди разогревается и растет неведомое тепло.

– Господи! К тебе воззвах и к тебе вопию! Дай мне силы на подвиг, коего мне не можно уже не свершить! Дай силы к деянию! Дух тверд созижди во мне!

Впереди осенние дожди, потом зима, ничто еще толком не готово, не собран снедный припас, даже не нарублено и не наношено дров на зиму, но он верит! А ведь надежда и вера – самое главное, чем жив человек, что бы он ни творил и в какой бы тягости ни обретался.

Глава шестая

Алексий, нынешний всесильный наместник митрополита Феогноста, был гневен.

После того как Ольгерд взял Вильну под братом Евнутием и, в союзе с Кейстутом и Любартом, составив своеобразный триумвират среди прочих Гедиминовичей, утвердил в Литве свою непререкаемую власть, хрупкое равновесие, установленное было на великой русской равнине стараньями Калиты, грозило рухнуть в ничто. И Тверь, и Нижний (да и Ярославль, коли так повернет судьба!) грозили подняться противу Москвы. Само великое княжение качалось на волоске, и, ежели бы не странная любовь хана Джанибека к Симеону, невесть чем бы и окончила для Руси ордынская смута, восставшая там со смертью Узбековой. А тут еще и Новгород, и Рязань, и свейские немцы, и «божьи дворяна» – орденские рыцари, будь они неладны, и церковные смуты в Новгороде и Твери, и ежели теперь Ольгерд повернет полки на Русь… И ежели тогда (а тогда обязательно!) константинопольская патриархия откачнет от московских володетелей и возложит свои упования на Литву… Все дело покойного Ивана висело на волоске!

И как нелепо, как не вовремя князь Симеон затеял этот развод с Евпраксией, грозящий возмутить многих и многих тяготевших доселе к Москве смоленских и северских князей и оттолкнуть… Да что оттолкнуть! Уничтожить, обрушить все шаткое здание московской государственности! Все – дымом! Все – прахом! А тут еще при ревизии своего, можно сказать родного, родимого Богоявленского монастыря обнаружились такие упущения церковные (мягко сказать – упущения!), которые грозили ниспровергнуть и всю монашескую жизнь, похерить саму идею иночества на Москве!

Старец Геронтий был едва ли не один достоин монашеского звания на весь монастырь, и за время его поездок то во Владимир, то в Переяславль, то в иные грады и по волости обитель вовсе стала домом тихого вечернего отдыха, а не вместилищем страждущих подвига духовного!

Он с отвращением вспомнил свой давний спор с византийским патриаршим клириком, прибывшим на Москву. И как он тогда «метал бисер» – говорил об исихии[27], о чувственном постижении божества, о свидетелях воскресения Христова, а клирик слушал Алексия едва ли не зевая, морщась при словах о родине и о том, что уния с латинами погубит и Русь, и саму православную веру. Про себя думал, верно, что ежели состоится уния, то и богословские споры исчезнут сами собой, а мыслить о родине, полагать, что именно их языку надлежит возглавить сущее, вообще глупо! Не все ли это равно? Сколько уже теперь различных языков на Руси? А сколько в Византии? Славяне и готы, армяне и греки, исавры и болгары, фракийцы и евреи… Не все ли равно, в самом деле, кто из них кто? И зачем это выяснять? Объединяют людей в государственном теле единая власть, законы и церковь. Любой человек палатина или патриархата: исавр, грек, армянин или еврей, будет делать потребное автократору или патриарху независимо от