Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

Сверху не слышится ничего, кроме ровного и настойчивого шороха опадающей капели. Вот струйка дождя просочилась и закапало вниз.

– Не трожь! – остерегает Стефан. – Тронешь – польет, не остановить будет! Отверни тихонько зипун. Вот так… И спи!

И опять оба молчат, и Варфоломей улыбается в темноте, а сверху шуршит и шуршит, похожий на осенний, мелкий упорный дождь. Варфоломей, отстраняясь от капели, прижимается, притискивается вплоть к теплому телу брата. Хорошо бы, думает, Стефан остался с ним! (В чем он про себя далеко не уверен, хотя речи о том меж ними ни разу не было.) Наконец согреваются ноги, и всего, разом, утягивает в сон. Только шуршит и шуршит сверху, гася все прочие звуки. Да огонь костра, свиваясь, не выдержав состязания с влагой, низит, уходит под толстое бревно, наваленное на костер сверху, в набитый под него сухой валежник, и то вспыхивает, то угасает под монотонный голос дождя.

Утром все мокро, все полно воды, лужицы влаги стоят и не уходят среди игольчато расправивших кончики свои трав, словно бы подросших за минувшую ночь. Дождя нет и в помине. Парит. И когда застывшие, отсыревшие за ночь братья, с трудом разгибая члены, выползают из своей норы, чтобы раздуть едва тлеющий костер, утреннее солнце уже прорывается сквозь преграду стволов, полосами и иглами светло-багряного цвета пробивая курящийся пар и туман, вставший над лесом и заполнивший доверху всю долину ручья. Раздувши костер, братья становятся на молитву: «Господи Исусе Христе, сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых, помилуй нас! Слава Тебе, Боже, слава Тебе!» Запевают они в два голоса, сперва хрипло, спросонь, потом сильнее и крепче. В медном котелке уже булькает травяной взвар. Отмолясь, братья садятся завтракать. Еду берегут. Небольшой кусок хлеба с солью, запитый «укропом», – вот и вся их утренняя трапеза. Потом молча встают и берутся за топоры.

…Сегодня решительный день. Искомый осмол уже найден, и надобно токмо вытащить его из лесу. Но вот незадача: на плечо эти будто литые из меди стволы не поднять. Приходится работать вагами. Слава богу, рассудили устроить покаты из мокрых, скользких лесин, возились полдня. Да зато по покатам, впрягшись в вервие, потянули как по маслу. К позднему вечеру оба янтарных, пропитанных смолою ствола лежат у костра. Остается только срубить первый венец. «Ладно, – сдается Стефан, – из утра начнем!» Опять скудная трапеза. Сушеная рыба уже при конце.

– В Хотьково идти?

– Лучше в Радонеж! – севшим голосом возражает Стефан.

Просить снедного у брата Петра, коему отданы оба земельные надела братьев, все же пристойнее, чем у хотьковского келаря, донельзя огорченного уходом Стефана.

– Оба пойдем! – приговаривает он после некоторого размышления. – Хоша в бане напаримся!

О бане Варфоломей поначалу как-то вовсе не думал. Но теперь, когда свербело все тело, задуматься пришлось. Синайские старцы не мылись вовсе. Вернее сказать, по-видимому, обтирались песком. Античная забота о теле была у них в презрении, и на монахов в столичном городе, часто посещавших бани, смотрели косо, ожидая от них и иных мирских пристрастий, непозволительных иноку.

– Хижину сложим, можно будет ее овогды и в баню превращать! – заключает Стефан немой банный диалог и, прерывая сам себя, прошает:

– Келью рубить будем вплоть к хижине али на отстоянии?

– Лепше вплоть! – подумав, отвечает Варфоломей. – По зиме, ежели…

Стефан согласно кивает.

– Двери навесим! Чтобы ни туда, ни оттуда… Топить-то будешь по-черному!

Это «будешь», «ты», «тебе» прорывается у него уже не единожды, и каждый раз сердце Варфоломея холодеет: неужели брат оставит его одного?

Вечером они лежат в шалаше, порешив идти в Радонеж не прежде, чем вовсе иссякнет продовольствие. (Запрет на мясо лишает их обычной пищи лесовиков, охотников, смолокуров и углеожогов, что наставят силья, наловят боровой птицы и глупого лесного зверья, а потом лакомятся свежей убоиной.) Да Варфоломей и не стремится очень-то к брату Петру, не для того он рвал все семейные связи. Но он и сам видит, что без сухарей хотя им не прожить, не выдюжить. К вечеру облака сгустились, и снова начинается неслышный весенний, живительный дождь, грозящий залить их временную берлогу.

– Степа! – опять подает голос Варфоломей. – А католики в чем главнее всего отличны от нас? Что возглашают от Отца и Сына? Вообще этими… обрядами…

Стефан молчит долго-долго, и Варфоломей уже думает, что не дождется ответа.

– Не так все это просто! – наконец отвечает Стефан. – Знаешь, я долго думал над этим «филиокве» и пришел к тому, что не токмо в этом суть! С земной-то точки зрения глянуть: ну, повторили они, что «и от Сына», – им с ересью Ария надобно было расправиться, дак потому. Ежели не почесть, что Сын может быть посылателем Духа без Отца, то и греха в том нету, что добавили «и от Сына». Попросту закрепили его единство с Отцом… У Климента Александрийского, к примеру, сказано, что божественный Сын есть лицо своего Отца, – тут и понимай! Страшно не само утверждение, а выводы, которые из него воспоследовали! Да к тому на великом Свято-Софийском соборе, при патриархе Фотии и папе Иоанне XIII помирились было и даже отказались «филиокве» возглашать… А уже со Льва IX все пошло по новой…

– А как это – с земной точки зрения? Ты же баял мне, что в этом вот причина нашего раскола с латинами! Об исхождении Святого Духа, и о первенстве римского папы, зане церковь соборна суть. И не один же Петр, а и все апостолы – преемники Христа! Да и вся церковь – тело Христово? И что каждый мирянин призван защищать истину, даже от епископов, ежели они ересь глаголют!

– Догматически так! – хмурится Стефан. – Догматически от сей оговорки все на две стороны и пошло! И они это понимают, потому так и держатся за «филиокве» свое! Я тебе не о том ныне! Тут другое! Главнее то, что латины непознаваемое ввели в разумение и тем утеряли Бога! Перевели знание о нем из откровения в познание. Надобно понять неправоту, невозможность сего! Да и что есть энергия? Движение? А у Аристотеля – завершенность, полнота, законченность, стало быть. Жизнь возможна дотоле, пока в мире есть Божество, вернее сказать, пока мы не забыли об этом! Бог в нас, понимаешь? И все бытие наполняется тогда высшим смыслом. Фаворский свет – доказательство того, что мы в Боге и Бог в нас! Неизреченная тайна Святой Троицы! Иначе остается схоластика, одни умствования. Иначе Бог где-то там, снаружи, а здесь – не овеянный и не пронизанный