Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

– Нам с братом было видение. Враг рода человеческого в виде некоего фрязина явил себя и такожде рек: Бог-де непознаваем и даже сам, возможно, не знает о себе. А посему нет ни греха, ни воздаяния… И много-много, о чем глаголати соромно и непочто!

Феогност глядел задумчиво. Ему приходило выслушивать о чудесах и видениях ежеден, но тут братья, видимо, говорили ему правду. Помолчав, рек, не то подсказывая, не то утверждая:

– Палама молвит, что триединый Бог проявлен в энергиях, пронзающих весь зримый и конечный мир. Слыхал ли ты об этом?

– Слыхал, – ответил Стефан, – и могу повторить здесь мысленные доводы, изложенные Паламою! Божественная энергия – это есть сам невидимый образ божественной красоты, который боготворит человека и удостаивает личного сближения с Богом; само вечное и бесконечное царство Божье, сам превосходящий Ум и недосягаемый Свет, Свет небесный, бесконечный, вечный, Свет, обоживающий тех, кто его созерцает. Так глаголют святые отцы! – примолвил, как равный равному.

Стефан говорил не запинаясь, словно бы читая по писаному:

– Бог обнаруживается не по сущности, ибо никто никогда Божью природу не видал и не раскрыл, но по Силе, Благодати и Энергии, которая является общей Отцу, Сыну и Духу. Сущность Божья отлична от присущей ей силы и энергии, во-первых, тем, что энергия истекает из сущности, а не наоборот; во-вторых, такожде, как все непознаваемое и познаваемое, мы в нашем зримом мире можем воспринять лишь зримые следы работы высшего Божества; божественная сущность является трансцендентной, а божественная энергия имманентна, – (последнюю фразу Стефан произнес по-гречески), – божественная сущность выше энергии: она токмо проста, энергия же проста и многообразна; сущность едина, энергии же считаются множественными; сущность и энергия различны, как реально сущее и присущее, присуща же – божественная энергия. Энергия Божия, как и все, что применительно к Богу, считается относящимся к сущности и вечным, ибо она не сотворена, а извечна. И свет, просиявший на Фаворе, – видимое проявление божественной энергии, как и считали сами древние святые отцы!

Таким образом, через осияние нетварным светом, божественной энергией, человек может, возвысившись над вещественной двойственностью, достичь мысленного рая, обожиться не токмо душой, умом, но и телом, стать Богом по благодати и постичь весь мир изнутри, как единство, а не как множественность, ибо только благодаря этой энергии един столь дробный и множественный в своих формах мир…

Беседа явно уже перешла за ту грань, где беседуют владыка с просителем или подчиненным, и уже время приближалось к полуночи, когда наконец Феогност утомленно прикрыл глаза, а Стефан, опомнясь, умолк на полуслове, беспокоясь, не утомил ли излиха митрополита.

«Все возможно! – думал меж тем Феогност. – Возможно и то, что из таких вот, как эти двое, возникнет и процветет новая русская Фиваида, и не погибнут, и спасены будут духовные откровения афонских старцев, а с ними не смеркнет и гаснущий огонь Византии, и истинное, глубокое православие прозябнет и расцветет в этой северной стороне». Теперь, на склоне лет, он более был расположен поддерживать вечное, духовное, то, чему нет предела и смерти, чем тленные и сиюминутные подвиги кесарей и князей…

Феогност опять припомнил свой ордынский плен и зябко перевел плечами. Надобно укреплять церковь!

– Добро! – изрек он наконец. – Пошлю с вами иереев с антиминсом, да освятят выстроенный вами храм!

Феогност опять помолчал и остро оглядел Стефана:

– Однако и то примолвлю, сыне! По всякий час, егда умыслишь о том, жду тебя у Богоявления на Москве, понеже и нам у себя надобны таковые, как ты, мнихи! И ты, отроче! – оборотил он взор на младшего. – Помысли сугубо о пути своем! И тебе не закрыты врата вместе с братом в обитель Богоявления! Притужен и суров подвиг пустынножительства!

Младший улыбнулся светло и в третий раз отверз уста, отмолвив кратко:

– С детских лет еще хочу, владыко, узрети фаворский свет! – Он опять не договорил до конца, смутясь, и опять улыбнулся, совсем как дитя или ангел, слетевший с небес на землю, ясно и прямо глядючи на митрополита, и слов возразить ему у Феогноста не нашлось.

Глава восьмая

Снова валили дерева. Дорубали подклет, ладили крыльцо на стояках. Казалось, это никогда не кончится. Оба вымотались, но Стефан гнал и гнал, как будто бы в хождениях в Переяславль и Москву обрел какую-то новую энергию. Варфоломей старался изо всех сил. Угождая брату, делал подчас лишнюю работу, но так хотелось услужить Стефану, и наивная надежда была тем самым привязать его к ихней обители. Варфоломей даже не подозревал о тех искусительных страстях, что бушевали в братней душе. Почему и старался Стефан сделать все погоднее, дабы младшему брату легче было потом, когда… Варфоломей чуял, но не хотел верить, что Стефан уйдет, а Стефан чуял, в свою очередь, что брат останется, хоть и не говорил с ним об этом. Так вот и шло. И подошло наконец жданное, когда на исходе дня в лесу послышались голоса, конский топ и звонкий голос Петра, окликающего братьев. Петр выбирался из лесу сияющий:

– Ведь едва нашел! Затесы ти смолой залило, не видать! Опомнясь своих попов в болото увел, еле выкарабкались оттудова!

Феогиостовых посланцев было четверо. Два священника, псаломщик и дьякон. Старый священник ехал верхом, сугорбясь в седле, прочие шли пеши. Всемером в хижину едва влезли, едва разместились.

Посланцев владыки надо было накормить, и Варфоломей, ублаготворяя дорогих гостей, щедро нарезал остаток принесенного Стефаном копченого осетра, достал нарочито испеченные к этому часу калачи, сварили укроп из прежних дарений. Гости, в свою очередь, принесли сыр, яблоки и еще мягкий ржаной хлеб. Трапеза получалась отменная.

Впрочем, старый священник, предводитель всего своего невеликого «стада духовного», отстранивши трапезу, сразу полез осматривать церковь. Долго и въедливо выяснял, положен ли в основание алтаря четвероугольный камень (к счастью, не зарытый братьями), да как поставлен крест, да содеяны ли надрезы на столпах престола, дабы удобно было обвивать престол вервием, да есть ли отверстия для гвоздей, да добыты ли гладкие камни для их забивания. По мере того как обнаруживалось, что братья Кирилловичи все содеяли по канону, лик старика прояснялся и он уже глядел благожелательным оком, разрешив себе даже накоротко присесть. Но и тут предложил паки отложить трапезу и на последних каплях вечернего света совершить полагающуюся накануне освящения церкви малую вечерню со всенощным бдением.

Спутники старика явно не вельми обрадовали отложению трапезы, Петр так и вовсе нахмурился, а у Варфоломея, напротив, разом пересохло во рту и сильно забилось сердце: вот оно, подошло!