Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Ты громче, громче кричи — авось император услышит и за такого мудрого раба Кесария врача приблизит и наградит! — зашипел Трофим, замахиваясь на Гликерия.

— А по моему мнению, Кесарию врачу надо бы пострадать за Христову веру и венцом мученическим загладить свои грехи! — заявил Гликерий.

— Грехи?! Это у нашего-то господина грехи? — завопил Трофим. — Ты хоть раз его с непотребной женщиной видел? Ты хоть раз его пьяным вдрызг видел? Ты его на ипподроме видел? Да что я говорю! Он тебя или кого-нибудь из рабов под бичи хоть раз посылал?

Трофим задыхался от возмущения.

— Нет, — с достоинством ответил Гликерий. — Но одного он не довел до совершенства — веры своей христианской, от матери им унаследованной, потому и молю я Пантолеона врача, чтобы сподобил его сегодня мученического венца. А что касается женщин непотребных — то вон, Лампадион пришла и стоит, смотрит, бесстыжая.

Он указал на худенькую фигуру певицы, пристроившуюся у края крыши.

— Что?! — выдохнул Трофим, хватая Гликерия за грудки. — Пантолеон герой, ради Христа, не слушай этого дурака! Я, как можно будет вниз спуститься да к тебе прийти, ладана и свечей тебе в базилику принесу, только не слушай этого дурака Гликерия, даром что он христианин! Но ты же умный, ты же разберешь, Пантолеон, когда дурачина тебе молится, а когда — человек в нужде…

Посидоний хохотал, Филагрий улыбался, а Каллист нервно сжимал кулаки. Губы Фессала беззвучно двигались — он молился.

Гликерий, в страхе вырываясь из рук Трофима, сделал неверный шаг с крыши и приземлился бы с высоты третьего этажа среди марширующих легионеров, если бы не подоспевший на помощь Трофиму Филагрий.

— Доигрался? — назидательно спросил молодой хирург.

Гликерий часто крестился и клацал зубами. Снизу поднимались клубы благовонного дыма — шли жрецы Аполлона и Геракла с полными курильницами.

— Слушай, что это за вонь? — вдруг спросил златокудрый Посидоний, отворачиваясь от шествия. — Даже ладан императорский заглушает.

— Пошел прочь, Гликерий! — крикнул Филагрий. — Обмарался со страху, так и убирайся отсюда. Нам еще нюхать тебя.

И Гликерий, крестясь и охая, странной, словно приплясывающей походкой, ушел с крыши вниз.

Каллист, Фессал, Филагрий, Посидоний и верный Трофим не сводили глаз с группы людей у подножия статуи императора Константина. Там сейчас остановилась украшенная гирляндами цветов колесница со статуей Гелиоса. Рядом с колесницей спешился с прекрасного белого жеребца император Юлиан.

Император живой смотрел в лицо каменному императору — но тот не замечал его. В нечеловеческом порыве он скакал вперед, остановившись навек на месте, словно покоящаяся стрела, выпущенная из лука в апории философа Зенона, навсегда загадавшего неразрешимую загадку человеческому разуму[174].

— Я родился здесь и пришел сюда по праву рождения, — сказал старшему Флавию Флавий младший[175].

Старший Флавий молчал и гнал недвижимого коня к базилике Пантолеона, словно боясь не успеть.

— Ты многое хотел изменить, император, — сказал Юлиан. — И думал, что изменил. Но ты не понял этих галилелян, они обманули тебя. Твой друг Пантолеон, благодаря которому ты бежал из плена Диоклетиана, внушил тебе, что все они — честны и благородны. Уверяю тебя, большинство их — грязные подлецы. Ты увидишь это, Константин, как бы ты ни смотрел вдаль, ища Нового Иерусалима. Ты обманулся. Но я исправлю твою ошибку. Боги снова будут править на улицах Рима — твоего Рима, который ты построил для галилеян. Да и какое право имеешь ты, сыноубийца[176], после смерти Криспа убирать старых богов и вводить культ Распятого? Думаешь, Он омыл тебя от твоей нечистоты? Кровь Криспа вопиет об отмщении… как и кровь моего отца, твоего брата, палачами которого сделались твои христианнейшие сыновья!

Он поднял сжатую в кулаке руку вверх — то ли клянясь богам, то ли угрожая каменному Константину. С крыши базилики что-то крикнули, кажется, крики были о Христе. Юлиан не повернулся в ту сторону.

— Я выпущу всех галилеянских епископов из ссылки, о глупец Константин! Ты хотел их примирить на соборе, примирить этих собак и свиней! Вот они вернутся сейчас из ссылки, эти злобные необразованные твари, и будут пожирать сами себя, подобно детям ехидны. И я, в отличие от тебя, не буду их мирить, бегать за Афанасием и слушать малограмотного деда из Мир Ликийских. Я — Гелиодром, и я иду за Гелиосом.

— Верни Хи и Ро, пока не поздно, — раздался голос позади него. — Верни, младший Флавий.

Юлиан обернулся, желая видеть сказавшего такую дерзость. Но высокий воин в плаще времен Диоклетиана и не прятался.

— Я — Кирион, — сказал он с достоинством, даже не будучи спрошенным, и вошел в базилику.

Юлиан побледнел и прошептал своему спутнику в плаще префекта:

— Как только народ из базилики начнет расходиться, арестуй этого Кириона. Без шума.

Он зорко посмотрел на людей, стоящий у колонны. Вот и Кесарий архиатр, он стоит, с благородно и независимо поднятой головой, на груди — рыбка-ихтюс… Что ж… Это — как в игре в мяч, только теперь не ты, Кесарий, будешь подавать.

— Орибасий, — произнес он. — Я беру его. Только не вздумай ревновать, — хохотнул император. — Ты и так чрезмерно ревнуешь меня к Саллюстию.

Врач-неоплатоник в роскошном плаще с золотым горгонейоном и философ-теург улыбнулись шутке императора и друга, буравя друг друга ненавидящим взглядом.

А с крыши дома взволнованные наблюдатели увидели, как два центуриона подвели Кесарию вороного оседланного коня, и как он прыгнул в седло, чтобы следовать за процессией. Рядом с ним на караковой лошади, едва несшей его тушу в блестящем плаще, красовался Митродор.

— Слава Асклепию, — прошептал Каллист. — Кажется, Кесарий принят в новый императорский двор.

Филагрий, шумно выдохнув, кивнул. Трофим прижал обе руки к груди и улыбался, покачивая головой, как безумный.

Процессия тем временем миновала площадь, и у самого дома Кесария Юлиан подозвал всадника на вороном коне к себе. Кесарий, повинуясь, спешился и подошел к колеснице, поприветствовал императора и положил к его ногам пальмовую ветвь.

— Я рад, что ты среди моих друзей, благородный Кесарий врач, — проговорил Юлиан, проводя тылом руки по своей густой бороде. — Ты, как я знаю, не только врач, но и славный воин. Поприветствуем же друг друга по старинному римскому обычаю!

И они несколько раз ударили правыми предплечьями, сцепив ладони, при этом Кесарий заметно побледнел.

Лампадион вскрикнула, словно от боли, и закашлялалась.

— Вот так, — довольно произнес Юлиан, медленно отпуская правую руку Кесария и не спуская буравящих глаз с его лица. Тот молчал, не отводя взора.

Посидонию на мгновение показалось, что это Дионис стоит