Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

имени. Оно просто было его частью — как жесткие черные волосы и пронзительные черные глаза на худом лице. Кожа его уже огрубела и начала трескаться от сотен часов, проведенных в палящем зное с грубой, тяжелой мотыгой, которой он ковырял землю, чтобы влага, прежде чем испариться, равномерно расходилась от оросительных канав по каменистой земле.

С юных лет он решил, что жизнь земледельца в Новой Мексике не для него. Даже если и получится что-нибудь вырастить, бюрократы, сидящие далеко на юге, в кабинетах и поместьях Мехико, задушат его. У этих людей в голове было только одно — новые правила, пошлины и монополии. Зачем быть честным бедняком в мире бесчестных богатеев?

И вот он болтает с Именем Солнца — гражданским вождем команчей-ямпарика. Имя Солнца был немногим старше Хосе, но пользовался авторитетом и почетом у тысяч, пусть и индейцев. Но все равно — это чего-то да стоило. Хосе и надеяться не мог добиться такого положения. Оставалось довольствоваться деньгами. А денег он собирался скопить немало. Только это его и интересовало. Выкуп за эту женщину мог бы стать неплохим началом.

Если бы удалось подпоить Ужасного Снега, можно было бы сторговать ему ту пегую клячу, что попалась им на Столбовой равнине. На вид Ужасный Снег был из тех, кто может пристраститься к виски, если только получится познакомить его с этим напитком вдали от бдительных глаз Имени Солнца. Видно, ему очень нужны лошади, раз он просит их в уплату. Обычно у команчей лошади были вместо денег, но Ужасный Снег не походил на состоятельного человека. Даже по меркам команчей.

Следующая проблема — как доставить женщину в Санта-Фе живой и неизнасилованной. У Донахо были какие-то странные религиозные причины выкупать пленников — ему это не приносило никакой выгоды. Смешные люди эти гринго[7]! Готовы платить хорошие деньги за женщину, которую поимело целое племя команчей, но обижаются, если ею попользуется какой-нибудь несчастный торговец, давно не видевший женщин. Разве можно понять этих гринго? Иметь дело с индейцами было куда проще.

Издалека Санта-Фе казался естественной частью пейзажа — геологическим образованием, возвышающимся над окрестной глиной. Хосе шел вместе с напарником, товарами и ослами по равнинной местности, расчерченной на клетки кукурузных и пшеничных полей оросительными каналами, окружавшими город. Вблизи же город напоминал скопление вытащенных на берег плоскодонных речных барж.

Торговцы называли его Город луговых собачек. Он состоял из низеньких глинобитных домов, расположившихся вдоль улиц, представлявших собой всего лишь утоптанные тропы между разбросанными поселениями фермеров. Это была столица мексиканской провинции, служившая домом трем тысячам жителей. Западнее города возвышалась заснеженная горная вершина, вдоль склонов которой каскадами сбегали водопады. Стремительный поток впадал в прозрачный ручей, протекавший через Санта-Фе. Впрочем, на выходе из города ручей был уже не так прозрачен.

Сумерки начали заметно сгущаться, когда Рэчел, усталая, больная и покрытая пылью, выехала на главную площадь следом за Хосе и Чино. Ее мокасины вконец изорвались о камни на горных тропах, и теперь на ногах были надеты мексиканские соломенные сандалии. Радуясь, что не пришлось идти пешком, она сидела на спине маленького ослика. Тот, в свою очередь, наверное, благодарил судьбу, что ему пришлось нести эту легкую женщину, а не тяжелые и громоздкие вьюки, которые никак не давали зажить язвам на спине.

Всадники медленным шагом ехали мимо губернаторского дворца. Дворцом здесь называлась длинная, в четыре сотни футов, одноэтажная глинобитная хижина. Покосившуюся галерею поддерживали колонны из грубо отесанных бревен, а двери были такие низкие, что рослым торговцам из Миссури приходилось пригибаться, чтобы войти. Впрочем, сейчас торговцев в городе было мало. Большинство вернулось в Индепенденс. Огромных караванов их крытых фургонов теперь можно было не ждать раньше июля или августа, как и дождей. Вокруг площади стояли закрытые и пустые магазины, которые они арендовали на лето и осень. В отсутствие торговцев Санта-Фе будто бы впал в спячку. Индейцы и фермеры, торговцы и домохозяйки, кутаясь в семифутовые шали, словно блуждали во сне. Казалось, время здесь остановилось. Это был тихий город скругленных углов, плоских, поросших травой крыш и осыпающихся глиняных стен.

Рэчел глазела по сторонам, крепко вцепившись в единственное свое сокровище: Хосе отдал ей расческу — грязный роговой гребень с обломанными зубьями, который нашелся на дне одного из вьюков. Пришлось воспользоваться не только гребнем, но и ножом, однако волосы более или менее удалось распутать. Хосе очень внимательно наблюдал за ней, пока она орудовала ножом. Она повредилась умом, и торговцу очень не хотелось потерять ее после стольких хлопот. К счастью, он распродал все зеркальца до единого, и Рэчел не могла увидеть своего изуродованного розовыми рубцами носа. Она была избавлена от вида грязи, покрывавшей лицо и скапливавшейся в морщинках, отчего они становились заметнее, и торчащих во все стороны обрезанных волос. Впрочем, в таком состоянии духа она могла и не узнать себя.

Над гарнизонной церковью, стоявшей напротив дворца, раздался торжественный вечерний звон огромного бронзового колокола. Всякое движение прекратилось, и слышны были лишь перестук четок да смутный шепот вечерних молитв. Хосе и Чино не были религиозными людьми, но и они ссутулились и склонили головы. Можно не чтить закон, но обычай соблюдать необходимо. Перезвон колоколов поменьше перебил размеренное гудение главного колокола, и прохожие вновь неторопливо двинулись своей дорогой.

Хосе провел свой караван мимо горевших на большой площади костров, возле которых собирались мужчины в мешковатых белых хлопковых штанах, ведя беседы до глубокой ночи. Перед входом во дворец седовласый привратник с вислыми усами зажег факелы, установленные на шестах, торчавших из стен. Над факелами, поднимаясь в темнеющее небо, вился густой черный дым. Со стороны бара, затерявшегося в извилистом переулке, то затихая, то вновь усиливаясь, доносились звуки гитары.

Раскланиваясь и беседуя с каждым встречным, Хосе медленно двигался по извилистым улицам. Все это время Рэчел терпеливо сидела на ослике. Время от времени на губах ее мелькала улыбка, словно блуждавшие в голове мысли начинали ее щекотать, подобно насекомым, забравшимся под одежду. Уже совсем стемнело, когда они оказались перед длинной приземистой крепостью со стенами трехфутовой толщины. Балки, торчавшие под самой крышей, в тусклом свете напоминали пушки. В толще глинобитной стены имелось два узких зарешеченных окошка. Большая дверь, сделанная из тяжелых досок в несколько футов шириной и в восемь дюймов толщиной, также была утоплена в стену. Хосе постучал по ней костяной рукоятью кнута. Деревянные петли заскрипели, и дверь медленно отворилась.

— Кто там, Ла-Пас? — Голос женщины, говорившей по-английски, эхом разнесся по залу за спиной