Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

с Курышпаем, курук и ударил пал­кой Токаша по голове, сшиб его с ног. Бросившийся на Кардена Курышпай тоже получил удар и отскочил прочь. Карден кинулся на Аянбека, но тут красноармей­цы наконец повалили Кардена и скрутили ему руки.

Токаш лежал без сознания. Он очнулся, когда Бикен стала смывать кровь и накладывать повязку. Узнав ее, Токаш вскочил на ноги и тут же пошатнулся — его под­держали красноармейцы. Биксн протягивала руки, что­бы поправить повязку на голове, Токаш оттолкнул ее и медленно повел тяжелым помутневшим взглядом вокруг. Он был страшно бледен, из-под взлохмаченных черных волос пробивалась кровь, она тремя ручейками стекала п.о шеке, чисто капала на чистую гимнастерку песочного цвета и скоро соединилась с красным лампасом на брю­ках. Токаш не обращал внимания на это. Морщась ст боли, он здоровой рукой сжимал предплечье недавно покалеченной руки — вероятно, при падении он повредил ее и рапа открылась. Покудин сильнее стянул повязку на голове, хотел было посмотреть руку, но Токаш не дал, он подозвал Аянбека.

— Пиши! — приказал Токаш.

Люди молчали и стояли не. двигаясь. Аянбек порыл­ся в карманах и достал карандаш, приготовился писать на обратной стороне листа со списком, который не уда­лось дочитать до конца.

— Пиши! — хрипло повторил Токаш. — Именем ре­волюции: за оказанное сопротивление, которое привело к кровопролитию, за контрреволюционные действия бой Карден Маркабаев приговаривается к расстрелу!

И группа Кардена, и бедняки стояли молча и слыша­ли каждое слово Токаша, все замерли, словно онемев­шие. Тихо и потерянно ахнула Бикен, зашумела группа Кардена. Токаш посмотрел на бедняков: вероятно, он хо­тел узнать их мнение о приговоре, ио они молчали. Только Аянбек попытался сказать что-то, Токаш движением руки остановил его. В шуме со стороны Кардена слышался дрожащий голос Бикен: она плакала и умоляла засту­питься за отца. Но все только ахали и не двигались с места. Бикен плакала и злилась: неужели у всех камен­ные сердца? Неужели так никто и не осмелится подойти к Токашу и сказать слово в защиту? Может быть, все считают приговор справедливым?

Бикен подошла к Токашу.

— Токаш-жаи, прости отца, он совершил ошибку.

Токаш — неузнаваемый, с кровавыми полосами на белом лице — не сказал ни слова, он отыскивал глазами Курышпая. Бикен опустилась перед ним на колени. То- каш взял ее за руку, поднял.

— Встаньте, Бикен. Так нельзя!.. — проговорил он твердо. — Кто против революции, тому пощады не бу­дет! — и отвернулся.

Бикен закинула руки, схватила свои косы и начала рвать их. Ее обступили женщины, поднялся вой и причи­тания.

Токаш подозвал Курышпая и Покудина.

— Приказываю немедленно привести приговор в ис­полнение.

Карден сидел на земле, руки его были связаны, го­лова опущена. Курышпай и Покудин подняли его и по­вели к обрыву над рекой. Он пошел, медленно пересту­пая ногами, потом остановился, повернул голову. Бикен кинулась к нему, обхватила за плечи, забилась в при­падке. Им дали проститься.

— Прощай, дочь моя! Прощай Бикен! Теперь ты од­на... Кто же отомстит за меня? — в голосе Кардена зву­чала злоба и тоска. Курышпай толкнул его в спину. Би­кен упала в песок, разметав косы, закрыв лицо руками...

Токаш шел берегом речки — один под звездами на­ступившего вечера. Аул еще не спал. Слышались голоса. Дневные события долго не дадут в эту ночь уснуть...

Взошла луна, стало светлее. Звезды поднялись, по­блекли, некоторые совсем исчезли. Налетал слабый вете­рок, он ласково касался щек, обдувал раскрытую грудь. Токаш не останавливался, шел все дальше и дальше от аула.

Перед его глазами все еще стоит Карден, подталки­ваемый Курышпаем к обрыву. Карден идет быстро, он спотыкается, спешит. А куда спешит? Бикен осталась позади, она катается по земле, рвет волосы, рыдает и кричит что-то...

Сердце Токаша сжалось. Нет, это не жалость, это усталость от потери крови, это переутомление нервов. Кардена жалеть не надо. Карден — гнилой дуб. Если не повалить его, он будет закрывать солнце и не давать расти молодым побегам. Карден — не только гнилье, он злобный враг. Жалеть его — значит показать свое бсссилие. Кинжалом он мог убить красноармейца и палку он схватил не для того, чтобы погладить Токаша по голове. Он не стал бы жалеть и никогда нс жалел Токаша. Это понятно: сейчас кто кого...

Луна поднялась выше. Токаш все еще идет. Аул где- то далеко позади, еле доносится редкое побрехиванис собак, голоса людей стихли — одолел-таки их сон. А То­каш идет. Кулаки сжаты. Сердце не хочет покоя, тол­кает и толкает: «И-ди, и-ди!..» Под ногами—темно-зе­леный ковер. Цветы... Удивительно красивые цветы. При лунном свете розы Семиречья приняли огненно-красный оттенок, они клонятся к земле, тяжелые, влажные, будто пропитанные кровью.

Перед Токашем — бугорок свежей земли. Могила... Да ведь это могила Айгуль! Токаш удивлен: как он на­шел ее? Кажется, мысли не было идти сюда. Это сердце привело, оно подталкивало: «И-ди, и-ди!»

Токаш бросился на бугорок земли, обнял его.

Смерть Айгуль осталась загадкой. Жизнь, почему ты такая сложная, запутанная? Не услышать теперь звонкого веселого смеха Айгуль, не увидеть ее глаз. О, безжалостная неверная судьба!

Глава 22

Узнав о смерти Кардена, Габдулла Какенов ночью прибыл в город. Фальковский ожидал его с нетерпением. Валентин Робертович рассказал о подробностях собы­тия и закончил словами: «Плод созрел, теперь он сам упадет в руки. Лишь бы не упустить удобный случай и подхватить его».

Утром Бурнашев был выпущен из тюрьмы.

Тело Кардена перевезли в город. Для его омовения Какенов пригласил самых знатных аксакалов, ходжей и мулл. Из приглашенных не явились лишь два человека— Жунус и Сят. А самым первым прибыл хальфе из Кастека. «О родной мой!»...— возопил он над трупом Карде­на, и люди, толпившиеся во дворе, завыли на разные голоса. Затем хальфе на протяжении получаса читал молитву «Ясин».

Мусульманская знать с ревом и причитаниями похо­ронила бая на мусульманском кладбище «Карамола».

Устроили трехдневные поминки, они слились с семиднев­ными. Во многих домах под железными крышами опла­кивали Кардеиа. «Наш Карден — шиит, его грехи искуп­лены. Он погиб от руки вероотступника. Проклятье, проклятье вероотступнику!»

Какенов радовался. Он изо всех сил старался раз­жечь религиозные страсти фанатиков. Припомнились все прежние сплетни о Бокине; политые злобной желчью, они потекли по городу сплошным потоком лжи и клеветы.

«Разбойничал в аулах, грабил народ, вырывал боро­ды аксакалам!»

«Торговал отобранным скотом, отдавал его кафирам».

«Крещенный, еще в Петербурге окрестился!»

«Насиловал казахских девушек!»

«Собирался жениться на русской и задушил свою не­весту!»

Какенов