Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

А на проспект шли по вечерам и взрослые, потом они уходили домой, молодёжь оставалась и могла развлекаться до самой глубокой ночи.

В один из летних вечеров, вскоре после нашего приезда в Миасс, родители принарядились и позвали всех нас на проспект. Глядя на них, я тоже приоделась в своё любимое синее шерстяное платье, а чтобы выглядеть по-городскому, на голову надела соломенную шляпу с полями. На Ленинске я её не носила, она мне только мешала в моих уличных играх. Старшие братья, нагладив свои брюки-клёши, наведя на них прямые «стрелки», пошли с нами, но вскоре откололись, сознавая свою взрослость – не дети, мол. А я шла вместе с маленьким Генкой, который раздражал меня «глупыми» вопросами. Дивясь на большие, с его точки зрения, двухэтажные здания по сторонам проспекта, он спрашивал меня:

– А Москва больше Миасса или меньше? А в Москве такие же дома, как в Миассе?

Я шла, строя из себя городскую барышню, и как бы поправляя шляпу на голове, часто прикасалась рукой к полям шляпы, на самом деле стараясь привлечь к своей особе внимание гуляющих: вот, мол, я какая симпатичная, городская барышня!

Проспект тянулся до самого автозавода. Помнится, ещё не отменён был заводской гудок, который созывал рабочих и работниц автозавода. Они шли по центральному проспекту на работу, а вечером возвращались по домам.

И мне нравился город, в котором мне предстояло жить.

Небольшой экскурс в мои болезни

Надо сказать, в Миасс я приезжала с Ленинска дважды ещё до нашего переезда, и оба визита были связаны с моим лечением.

Полученное осложнение на уши после кори, перенесённой в Верхних Карасях в семь лет, доставляло мне в дальнейшей моей жизни многие неприятности. Я часто болела ангинами, из ушей периодически текло, снижался слух, и это мешало мне на уроках в школе. Приходилось много времени тратить дома на приготовление уроков по учебникам, так как на уроках я не всегда чётко слышала и воспринимала моих учителей.

Первый раз на лечение папка привёз меня в старый Миасс летом после четвёртого класса. Он договорился со своим другом Борисом Фёдоровичем Пермяковым о том, что я поживу какое-то время у него в семье, а Борис Фёдорович покажет меня знакомому лор-врачу детской поликлиники и договорится о моём лечении.

Борис Фёдорович жил в старом Миассе в его запрудной части, работал главврачом того самого роддома, в котором я родилась. Как у большинства миассцев, дом его обычный, деревенского вида, с огородом и надворными постройками, находился неподалёку от роддома.

Первое время он сам отводил меня в поликлинику, но для этого я должна была зайти к нему в кабинет и подождать, пока он освободится. В кабинет заходили врачи, обсуждали разные проблемы, и мне приходилось выслушивать всё, что говорилось и связано с прохождением родов у рожениц, но из-за множества медицинских терминов не всё доходило до моего детского сознания. Борис Фёдорович был видным мужчиной, с громким голосом, энергичный, весёлый и, видимо, нравился женщинам. Было заметно, что молодые врачихи и медсёстры кокетничают с ним, и он со своей стороны отвечал им шутками и добродушными полуобъятиями и похлопываниями. Когда мы шли в поликлинику, навстречу попадались женщины, его бывшие или будущие пациентки. Здоровались с ним, а он, легонько хлопнув тыльной стороной кисти руки по вздымающемуся животу какой-нибудь тётки, восклицал:

– Опять брюхатая? Да когда ж ты остановишься? Ведь каждый год рожаешь! Не надоело ещё? Ну-ну. Приходи, поможем тебе разродиться, да мужу своему скажи, чтобы не очень лез к тебе – отдохнуть тебе надо.

Тётенька смущённо смеялась, и мы следовали дальше. Вскоре я привыкла ходить в поликлинику без сопровождения. Шла через плотину, видела Миасский пруд, ничего пока не зная об истории города и происхождении этого пруда. В поликлинике меня встречала медсестра, ласково здоровалась и провожала в кабинет врача. И начинались мои мучения, ибо не все манипуляции в моих ушах проходили безболезненно. Когда врач засовывала в ухо тонкую проволочку с ваткой на конце, и ватка эта была смочена жгучим спиртом или другим лекарством, я сильно напрягалась и стонала. Но терпела, воображая себя какой-нибудь партизанкой, попавшей в руки врагов. Правда, одна процедура веселила меня: мне с помощью груши делали продувание ушей через нос. Я считала вслух «раз, два, три», и на счёт «три» медсестра резко сжимала грушу, кончик которой был вставлен в мою ноздрю, а другая ноздря при этом была прижата моим пальцем. Долгое время воздух не проходил в ухо через забитые слизью внутренние пути «нос-ухо», но с течением времени процедура эта стала давать нужный результат, и воздух с писком выходил через ухо.

Не совсем складно приживалась я в семье «дяди Бори». Он и его жена тётя Валя относились ко мне хорошо и даже ласково, но днём они работали и отсутствовали. Я оставалась в обществе довольно сердитой бабушки и восьмилетней девчонки, которую звали, как и меня, Люсей. По обыкновению, я читала какую-нибудь книжку, а девчонка то и дело лезла ко мне – она к тому же страдала слабоумием. Была она красивенькая, голова в светлых кудряшках, шустрая, и только туповатое выражение глаз выдавало, что в голове у неё «не всё дома». Говорила односложно, в развитии находилась на уровне трёхлетнего ребёнка. Меня смущало неприличное поведение этой девчонки. Не стесняясь присутствующих людей, кто бы ни пришёл в дом, она могла повалиться на постель, задрать широко раздвинутые ноги и показать всем потаённые места, которые мы обычно скрываем. Почему-то ей не надевали трусики. Мне показалось, что она вполне осознаёт своё неприличное поведение, потому что в другой раз, когда я читала книжку и мы были одни в комнате, она сняла с полки отца учебник акушерства и гинекологии, специально раскрыла его на странице с рисунком, на котором было изображение прорезывания головки младенца через родовые пути. Рисунок меня шокировал до глубины души. Я впервые видела это, а Люся, тыча пальцем в рисунок, довольно мычала и хихикала.

В семье дяди Бори подрастал ещё один ребёнок, мальчик, которому не было года. Вроде бы нормальный, но ещё маленький. Дома его не оставляли, видимо, из опасения, что Люся может причинить ему какой-нибудь вред. Тётя Валя, уходя из дома утром, уносила его с собой.

В присутствии неприветливой бабки мне было неуютно и одиноко. Меня сильно тянуло