Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

И всё-таки у меня сложилось впечатление, что в его биографии многое не договаривалось. Может быть, может быть. Я не биограф этого замечательного доктора, я хочу только на страницах моей книги воздать ему должное от своего имени. Я ему благодарна! Он, хоть и не восстановил мой слух, потому что болезнь была запущена, потому что были разрушены барабанные перепонки, но сделал всё возможное, чтобы затормозить хронический воспалительный процесс.

При любом походе к врачу малость трусишь, и в данном случае, надо понимать, я не испытывала особой радости, заходя в кабинет. Доктор внимательно глянул на меня, без всяких сюсюканий, серьёзно спросил, как меня зовут, хотя конечно же он знал моё имя, и вдруг задал неожиданный вопрос:

– Боишься меня, Люся?

– Не-ет! – мотнула отрицательно головой.

– Вот и хорошо, что не боишься. Ну давай, заглянем в твои ушки-на-макушке.

Никакой проволочкой с лекарствами он не лез, ничего неприятного в его осмотре не было, и я приободрилась. Но оказалось, рано. Доктор попросил открыть пошире рот. Я открыла. Он сказал:

– Сейчас я полезу тебе в рот пальцем. Кусаться не будешь? Потерпи, девочка! Так надо.

Он встал, пошёл к раковине и долго мыл руки. Я напряглась. Пальцы мне его не нравились: толстые, в тёмных коротких волосках. Фу!

А он, подойдя ко мне, одной рукой чуть запрокинул мне голову и решительно ввёл свой указательный палец в мою глотку. Я задохнулась от отвращения и ужаса.

Когда он закончил осмотр, снова вымыл руки, сел напротив меня, одобрительно сказал:

– Ну, ты молодец, Люся! Не откусила мне палец. Другие откусывали, приходилось палец обратно пришивать.

И так убедительно говорил, что я готова была поверить и про себя думала, что я действительно молодец.

Доктор позвал моего папку, который ждал меня в коридоре. Сказал ему:

– Девочке надо удалить гланды, но сначала мы её подлечим. Недели две пусть походит на процедуры. Согласны?

И такая решимость от доктора исходила, что иначе нельзя. Папка согласился.

Когда мы шли домой к дяде Фёдору, я заволновалась:

– Папка! А как же школа? Я ведь отстану.

И папка придумал:

– А давай, зайдём сейчас к директору школы, может, разрешит походить в шестой класс, будешь сидеть на уроках, брать задания на дом. Давай зайдём?

Нам повезло: директор Семён Матвеевич Артемьев был на месте.

«Надо же! Второй Семён за один день. И доктор – Семён. И директор школы – Семён», – подумалось мне.

И этот Семён показался мне таким же уверенным и решительным. На просьбу папки добродушно-грубовато сказал:

– Да пусть ходит в любой А, Б, В, Г шестой, в какой ей самой захочется.

И не стал уточнять, в какой класс я пойду. Дома я спросила у сестрёнки, в каком классе она учится, и решила ходить в школу вместе с нею. Так мне легче будет освоиться среди ребят.

Сразу скажу, что толку от этих посещений было мало. От стеснительности я села «на Камчатке», никого не предупредив о своём плохом слухе, и почти ничего не понимала, что объяснял учитель на уроке. А дома, садясь за уроки вместе с Галькой, быстро попадала под её влияние. Мы начинали о чём-нибудь болтать и забывали про уроки. Мне-то что? Меня назавтра никто не будет спрашивать на уроках. А у Гальки были нелады с учёбой: приехав из Верхних Карасей, она скатилась на тройки-двойки…

В поликлинику я продолжала ходить. Процедуры чаще всего проводила медсестра. Доктор время от времени смотрел мои уши и однажды сказал, что надо сделать промывание каким-то маслом. Я испугалась, что будет больно, но ничего неприятного в этой процедуре не было. Просто в большой шприц доктор вобрал подогретое масло и стал его закачивать сначала в одно ухо, потом в другое, а я по его приказу ниже уха держала фарфоровую изогнутую посудинку, чтобы вытекающее из уха масло попадало в неё, а не на мою одежду.

Я не знала тогда, что доктор Блох перенёс два инфаркта и сердечная болезнь донимала его. Во время моего осмотра он иногда говорил: «Посиди, девочка!», и уходил, ложился на топчан за ширмой, а медсестра Надя шла к нему с какими-то каплями.

Операцию по удалению гланд делал не он, а его сотрудник в заводской больнице. Странно, что меня даже не госпитализировали. Мы пришли в больницу, папка остался в коридоре ждать меня, а я вошла в кабинет. Меня усадили на стул, руки завели за спину и привязали их к спинке стула. За спиной встала медсестра, а хирург сидел передо мной. Чтобы я не закрывала рот, вставили металлический фиксатор. Никаких анестезирующих уколов мне не делали. Возможно, только опрыскали глотку эфиром, как это и сейчас делается, например, в гастроскопии. Разумеется, было страшно и больно, противен был хрустящий звук выстригаемых кривыми ножницами аденоидов. Совсем невмоготу стало, когда обильная моя кровь залила дыхательные пути, я стала задыхаться, кашлять, но и тут видела, что забрызгала кровью лицо и халат хирурга, и мне даже было неловко за себя. Медсестра гладила меня по голове, утешительно говорила, что осталось ещё немного потерпеть. Один раз она выскочила в коридор, потом я узнала – бегала успокаивать папку. Он ходил по коридору бедный и бледный, с трясущимися губами. Меня он не слышал, но из соседней операционной до него доносился страшный мужской крик. И когда впоследствии Блох предложил сделать санирующую операцию в моих ушах, он наотрез отказался, хотя, возможно, мне спасли бы слух. Блох многим больным вернул слух, имел 10 печатных трудов и был крупным специалистом, но техника проведения операций была на таком вот уровне. Опытность хирурга не устраняла боль, а общий наркоз на операциях вблизи мозга не проводился.

Когда наша семья жила в Миассе, я регулярно ходила к Блоху на приём, и он назначал мне поддерживающие процедуры с антибиотиками. И каждый раз давал такое напутствие:

– Девочка! Никаким врачам не давай лазить тебе в уши, в случае заболевания обращайся только ко мне! Тебе категорически нельзя, чтобы вода попадала в уши. Нельзя нырять в воду, при мытье головы в бане закрывай уши ваткой.

В марте 1956 года третий инфаркт унёс его жизнь. Было ему всего 58 лет. Хоронил весь город, и даже приехали из других мест.

И когда через годы я переехала жить в Москву и в разные периоды обращалась к лор-врачам, меня спрашивали, кто так грамотно лечил мои уши: всё зарубцевалось и высушилось. Но – увы –