Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

И. П. Павлов»

Никаким учёным я себя тогда не представляла. Даже не знала предпочтений в науках. Знала одно – надо учиться и набираться опыта и знаний. Для чего? Будущее покажет.

Но и это понимала, что надо заняться самовоспитанием. Если буду злой, лживой, бесчестной, алчной к деньгам, ленивой, тупой и равнодушной ко всему окружающему, то человеком хорошим я не стану. Я варилась в той среде, в какую бросила меня жизнь, и, надо сказать, меня окружали неплохие люди. Они не хватали звёзд с неба, но честно трудились, учили нас тому, чему сами научились. У меня были хорошие родители, нормальная семья.

Вот говорят, что мы жили в лживое время, в обществе двойной морали. Не хочу набрасывать на то общество и время радужный флёр, но и оправдываться перед нынешним поколением не стану. Всякое было. И ведь почему-то из того времени вышло немало умных и хороших людей? Думаю: у нас были неплохие учителя, неплохая школьная система, и основы знаний, которые в нас вложили учителя и школа, пригодились в дальнейшем. Я перечитываю сохранившиеся письма моих школьных друзей и вижу, что большинство писали грамотно, почти без ошибок – даже те, кто считались троечниками и не самыми лучшими учениками. А сейчас вижу, как школьники, и не только школьники, не умеют правильно написать несколько фраз, да ещё и намеренно коверкают речь.

И вот что интересно: из-за того, что я меняла школы и классы, у меня были разные учителя, но это не помешало мне учиться на одни пятёрки, переходя из класса в класс с похвальными грамотами. Значит, это я так захотела сама и держалась своей раз и навсегда выбранной линии.

Отношения с одноклассниками у меня тоже сложились ровные, не было явных недругов, никто меня не обижал и не дразнил. С кем-то я подружилась больше, с кем-то не поддерживала дружеских отношений, но была всегда отзывчива на доброе ко мне расположение. В том седьмом классе ненадолго подружилась с Верой Горячкиной. Хорошие отношения сложились с братом и сестрой немцами Руппель Робертом и Ирмой, иногда я бегала в гору через три улицы, к их дому. Изредка заходила в дом, удивлялась чистоте и порядку в комнатах, но в то же время настораживала какая-то отчуждённость и, я бы сказала, замкнутость и молчаливость их родителей, чего не скажешь о Роберте и Ирме.

Робка – так мы его звали тогда – вовсе не тихий, иногда хулиганистый и упрямый парень, мог и подраться, постоять за себя в уличной компании.

Ирма – ровная в поведении на уроках, на улице становилась живой девчонкой, любила спортивные игры, особенно волейбол и баскетбол – у неё были сильные, довольно широкие ладошки, она хорошо принимала мяч и цепко его удерживала. Тут я была пас и никудышный игрок, и в спортивной ловкости немного завидовала ей.

Недавно, копаясь в интернете в опубликованной Книге памяти о репрессированных, я нашла их семью – отца, мать, Роберта и Ирму Руппелей. Они были немцы с Поволжья, и, как многих советских немцев, их выселили за Урал, когда началась война. Не странно ли читать в этой книге о Роберте, который родился в 1938 году в г. Энгельсе Саратовской области, а в 1941 году – так и написано – приговорён по национальному признаку и отправлен на спецпоселение, и реабилитирован только в 1998 году. То же касается и его сестры, родившейся в 1939 году. Вот почему родители их были молчаливыми и тихими. А Роберт в анкетах в графе национальность упорно писал «немец-волжанин», но отказывался учить немецкий язык и хватал порою двойки на уроках. И дрался он, наверное, потому что с раннего детства его дразнили на улице немцем. Впрочем, в седьмом классе мы между собой были все равны и не делили друг друга по национальному признаку. И в Конституции СССР было записано о равенстве всех наций, а мы как раз эту Конституцию на уроках проходили и должны были в седьмом классе сдавать экзамен, при этом оценка потом была указана в аттестате зрелости. И почему-то никому из нас в голову не приходило задать элементарный вопрос о несоответствии записанных в Конституции и в реальной жизни прав двух наших школьных друзей – Роберта и Ирмы.

Из учителей я мало запомнила лишь некоторых, и только сохранившийся у меня школьный дневник напомнил мне, как я училась в 7 Г классе.

Русский язык и литературу преподавал Иван Моисеевич Чернов, учитель как учитель, в меру требовательный, в меру этакий свойский и близкий нам. Во время урока литературы иногда отвлекался в область военных воспоминаний. Некоторые его рассказы совсем не совпадали с тем, что мы читали в книгах. А читали про героические подвиги нашей армии. Если атака – то «За Родину! За Сталина!», и все как один. А Иван Моисеевич рассказывал слишком буднично и никакого героизма в его рассказах близко не стояло. У него рассказ звучал примерно так:

– Вот сидим в окопах. Командир ставит задачу взять такую-то высоту. Зачем она нужна и как её взять? – не наше дело рассуждать. Но и не хочется бежать по ровному полю к этой высоте под пулями и снарядами врага. И мы бежали через простреливаемое поле, опять без рассуждений и криков «ура!». Мы кричали совсем другие слова. Больше маму поминали.

Я тогда не догадывалась, какую маму они поминали. Потом у Шолохова в книге «Они сражались за Родину» прочитала.

Химичка Эмилия Викторовна. Фамилия её в дневнике Кобецкая, а я запомнила её как Беляеву. Замуж она вскоре вышла. Очень красивая, хорошо одетая по-городскому, с холодным мраморно-бесстрастным лицом женщина. Она поднималась на кафедру и какое-то время молча стояла и смотрела на класс: двигала зрачками вправо-влево, ждала, когда все утихомирятся, и только потом здоровалась. Наш Женька смешно пародировал этот её стиль приветствия. Он не только глазами, но и кончиком носа двигал вправо-влево. Необоснованно смеялся над учительницей, однако эта пародия, видимо, отражала отношение учеников к ней. И урок вела она деловито, ровно и бесстрастно. Химия мне стала запоминаться в следующем классе, когда к нам пришёл Семён Матвеевич Артемьев. Учитель должен быть личностью, а не только бесстрастным педелем. Об этом я ещё скажу.

Физику в седьмом классе вела его жена, Артемьева Елизавета Александровна, она же была