Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

я выплачивать жалованье всем этим брабантцам, не будь они мне самой позарез нужны, чтобы держать в страхе моих неуемных баронов? Бывает, ночью не сплю и ворочаюсь, не зная, чем заплатить наемникам.

– Но недаром же весь христианский мир облетела поговорка: «Где и быть деньгам, как не в Шиноне»? – ввернул дон Альфонсо.

– Эту глупую присказку, – отпарировала Эллинор, – пустили в оборот евреи моего покойного Генриха, чтобы повысить его престиж. Во всяком случае, я в Шиноне никаких богатств не обнаружила. Кое-как наскребла денег, чтобы оплатить похороны моего Генриха. Так что, милые мои, лучше и не просите! Нужна же мне, старухе, хоть горсточка солдат, чтобы они в случае чего выручили меня из беды.

План военных действий выстроили в расчете на то, что халиф Якуб аль-Мансур авось не станет вмешиваться в войну. У восточных границ его державы взбунтовались вожди могущественных племен; долетали слухи, что и со здоровьем у халифа было неважно. Казалось весьма вероятным, что он сошлется на какой-нибудь мало-мальски убедительный предлог и бросит своих эмиров в аль-Андалусе на произвол судьбы. Но было тут одно «но»: халиф, подобно султану Саладину, ни при каких обстоятельствах не прощал, если кто-то нарушил договор, – а навязанное дону Альфонсо перемирие с Севильей еще не закончилось. Выходит, на первых порах Кастилии придется соблюдать нейтралитет. Арагонцы же, не связанные договорами, должны были в ближайшее время – не важно, под каким предлогом, – вторгнуться в мусульманскую Валенсию, а затем попросить Кастилию о военной помощи. Война неизбежно перекинется в Кордову и Севилью, но при таком раскладе событий, пожалуй, удастся убедить халифа, что злостного нарушения перемирия здесь и в помине не было.

Альфонсо немного поворчал на то, что юному дону Педро достанется честь первого натиска, однако уступил резонным доводам старой королевы и клятвенно обещал: ни при каких обстоятельствах не выступит он против Кордовы и Севильи, пока Арагон не обратит к нему просьбы о военной поддержке. Дон Педро в свою очередь поклялся в следующем: он обратится за помощью не позже чем через полгода, а затем отдаст все свое большое войско под начало дона Альфонсо.

Многоопытная дама Эллинор на этом не успокоилась. Были у нее опасения, что ревность или ложно понятый рыцарский долг заставят дона Альфонсо или дона Педро нарушить сие соглашение. В конце-то концов, что такое подписанный ими договор? Чернильные каракули на звериной коже. Кровь, что бьется в жилах и омывает сердце, властвует над человеком сильней, чем чернила. Поэтому Эллинор призвала к себе обоих королей с супругами и, опираясь на тщательно разработанный план большого похода, изложила кратко, но выразительно, что` надлежит делать Альфонсо, а что Педро и чего им ни в коем случае нельзя делать. Затем она с торжественного тона перешла на самый фамильярный и, с хитрым видом погрозив пальцем, заметила:

– Знаю, знаю, вы по-прежнему друг на друга дуетесь. Да только придется вам бросить эти глупости, начиная великую и трудную войну. Когда она окончится, что ж, тогда снова чините обиды друг другу, если вам так хочется. А сейчас лучше сообща чинить обиды неверным. – И она заключила величаво, как истинная королева: – Заклинаю вас, истребите под корень всяческую злобу в своих сердцах, как бык под корень выщипывает траву.

Альфонсо смущенно потупился, лицо его было сердитым, и дону Педро тоже было не по себе. Но вдруг тишину нарушил резкий, по-девчоночьи высокий голос Беренгарии:

– Мы тебя поняли, многочтимая бабушка и королева. Либо оба государя, мой родитель и мой супруг, будут действовать в согласии, рука об руку, либо язычники одержат победу. Tertium non datur, третьего не дано.

– Ты, внученька, все поняла в точности, – похвалила ее Эллинор. – А теперь, – обратилась она к обоим королям, – давайте-ка при нас, трех дамах, поцелуйтесь по-братски и поклянитесь на Евангелии ни на йоту не отступать от того, что подписали и скрепили печатями.

За день до отъезда многих из собравшихся – им теперь предстояли разные пути – в бургосском замке устроили праздник на прощание.

Тогда-то Бертран де Борн наконец исполнил одну просьбу, которую раньше пропускал мимо ушей. Он сам спел свою песнь во славу войны – песнь о смерти на поле битвы, знаменитую сирвенту «Be’m platz lo gais temps de Pascor». Он пел так:

Люблю весны веселой время,

Когда цветет все, зеленеет,

Мне любо пташек ликованье,

Что песней звонкой раздается

Средь зелени лесов.

Люблю я видеть на поляне

Ряды раскинутых палаток.

Мне сердце веселит,

Когда готовых вижу к бою

Коней и рыцарей в доспехах[132].

Старая королева Эллинор – она некогда была близка с Бертраном – с нежностью и весельем смотрела на старого рыцаря, который пел свои горячие, жестокие и радостные стихи. Еще в ту пору, когда Бертран, совсем еще мальчик, страстно искал ее взаимности, он почти в равной мере веселил и умилял Эллинор. Он не изменил себе, он все тот же, ее милый Бертран, в нем по-прежнему чудно перемешаны отвага и наглость и поэтический дар. Никогда в жизни он не мирился с поражениями. Еще и ныне он полон решимости бороться и петь и не сдаваться, пока смерть не хлопнет его по плечу. Точно так и сама она, королева Эллинор, никогда не сдается.

А Бертран пел:

Люблю, когда гонцы лихие

Людей и скот в смятенье гонят;

Люблю, когда за ними следом

Спешат отряды боевые;

И крепнет дух во мне,

Когда осаду вижу замков,

И рухнут стены укреплений,

А войско на лугу

Обрамлено, средь рвов глубоких,

Плетней рядами и окопов.

Багровое лицо архиепископа дона Мартина побагровело еще сильнее, он тяжело дышал, и губы его шевелились, тихо повторяя стихи вслед за Бертраном. Юный Алазар, не помня себя от восторга, тоже смотрел на певца, ловил каждое его слово. До сих пор Алазар лишь смутно представлял себе всю великую мощь войны, теперь же он видел, слышал, ощущал ее всеми фибрами своего существа. Рыцарь Бертран сумел высказать то, что волновало кровь Алазара с тех пор, как он оказался в Кастилии. Устами этого человека пела сама Война. Ради того, о чем говорилось в стихах Бертрана, и жил на свете он, Алазар.

А Бертран пел:

Признаюсь вам, меня не тешат

Еда, питье иль сладкий сон,

Как то призыв: «Вперед,