Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

как мир драмa. Если в течение последующих суток никаких изменений, то атрофия клеток мозга — и finita la comedia: отключаем экспираторное поддержание жизнедеятельности. Aлкогольный фиброз — отдельная поэма, если будет шанс, подробнее ознакомимся post mortem[109], очень интересный экземпляр. Что там у нас в следующей палате, Верочка?

И доктор деловито двинулся дальше, и свита в ангельски белых халатах повлеклась за ним.

Она ясно увидела их лица, но не застывшими, как на фотографии, которую знала наизусть, а подвижными, смеющимися, живыми.

Все они сидят за столом в огромном стеклянном доме. Он похож на громадную перевернутую вазу для конфет. В нем тепло. Тепло идет от множества горячих труб и трубочек. Они тут везде, словно держат, соединяют своей сетью стены и потолок из стекла. Она постоянно задирает голову и смотрит сквозь прозрачный потолок на ночное небо все в ярких звездах. Полная луна в морозной дымке. Словно она тоже дышит на морозе паром и зябнет. В ее свете — бесконечная белая равнина, она знает — это река подо льдом. В стеклянном доме — столы, уставленные едой и бутылками. А в земле растут на острых кустиках желтые шишечки, которые называются pineapple[110], но их нельзя трогать, они еще маленькие.

В углу наряженная елка, украшенная блестками и множеством крошечных электрических лампочек. Елка так празднично пахнет, что у нее захватывает дух. Наверху большая красная звезда из фольги. Из трубы играет музыка. Это называется патефон. Люди начинают танцевать. Женщины в платьях, как летом, а все шубы и пальто навалены на столе, который стоит у входа, под столом — валенки, сапоги, с них натекают лужи.

Все в стеклянном доме красивые, кроме лысого военного, который постоянно вытирает потный лоб и стучит по стакану вилкой.

Они улыбаются ей, как взрослые улыбаются детям. Лица знакомые, она уже их видела, но имен не помнит.

Недалеко от стола с шубами — ее старая красная коляска. Она уже заглянула и знает, что в ней спят закутанные до невозможности два совершенно одинаковых щекастых младенца. Это дети женщины в желтом платье. Она очень красивая и похожа на апельсин. А все апельсиновые деревья — в кадках и увешаны оранжевыми апельсинчиками, украшены мишурой и конфетти, как будто они елки. Женщина-апельсин улыбается ей, заботливо поправляет чепчик у одного из спящих младенцев, хотя с чепчиком и так все в порядке и спрашивает:

— Aren't they sweet? Тhey are only two weeks old?[111]

— Are they little Tweedledee and Tweddledum?[112]

— No, silly, they are twins, they are called Klara and Volodya[113].

Она узнает новое слово: twins.

Daddy чистит пахучий апельсин, протягивает ей дольку, и когда она почти берет ее, быстро отдергивает руку и кладет дольку себе в рот. Она смеется и пытается выхватить у него весь апельсин, он уворачивается, хохочет и говорит громко, как это делают немного пьяные люди.

Рука у Daddy забинтована: она знает, что он случайно порезался. Стеклом. Mummy еще дома перевязала ему руку, потому что старый бинт запачкался.

У Mummy смешная родинка над губой, когда мама смеется, родинка прыгает, и от этого еще смешнее. Еще у мамы сережки, которые ей всегда нравились, — «цветок в домике». Синее платье мамы хорошо пахнет тортом, дома она пекла ee любимый carrot cake, морковный торт. Маленькую морковку — украшение из теста — она сама помогала вырезать. Морковка получилась ушастая, как заяц. А чугунная плита их раскалилась докрасна и сердито гудела, как всегда в мороз. Она любила, когда плита гудела — так хорошо и страшно.

И мама отрезала большой кусок торта, положила на блюдце и сказала отнести хозяйке, бабе Шуре. Баба Шура живет в конце коридора. Баба Шура связала ей пуховую шапку, мягкую, как зайчик. Когда мама и папа уходят на работу, а садик закрыт, баба Шура смотрит за ней и всегда кормит серой кашей, которая от молока становилась еще серее и называется «гречка». Баба Шура научила ее говорить на новом языке. Он назывался «русский». Daddy смешно на нем говорит, а Mummy умеет хорошо, но не так хорошо, как баба Шура, которая их учит, как говорить правильно.

Как всегда, баба Шура обрадовалась торту, но все повторяла:

— Ой, не надо, вам самим не хватит, ой, не надо, не надо.

Но она уже знала, что все равно нужно стоять с тарелкой и ждать, когда баба Шура торт возьмет. Так и вышло. И она сказала бабе Шуре: «С Новым годом», как велела мама. Сегодня нужно было всем так говорить.

Потом она побежала к маме, и они по вытоптанной в глубоком снегу дорожке в темноте понесли морковный торт в стеклянный дом. Дом светился на холме, и из него неслась музыка, и внутри, как игрушечные, двигались люди, и снег вокруг него сиял. Выглядел стеклянный дом сказочным, как гроб хрустальный, в каком спала царевна, о ней читали сказку в детском саду. Гроб — это плохо, но когда он хрустальный — это хорошо, потому что царевна просто долго спала и потом проснулась, а вовсе не умерла.

И все их встретили радостными криками.

Мама сняла валенки и надела коричневые лаковые туфли на небольшом каблучке, самые красивые, словно сделанные из шоколада. Внутри туфель написано Lotus. Она сама прочитала, вот! Мама обещала дать их ей поносить, когда она вырастет.

Сегодня удивительный день. Обычно так поздно ей быть со взрослыми не разрешают. Она клюет носом, давно пропустила bedtime[114], но ни за что не уснет, как царевна.

Бьют часы, все встают, повторяют «Happy New Year, Happy New Year! С Новым годом», и папа смешно говорит: «С Новын годон». И звенят стаканы на ножках. Ей тоже налили шипучего сока, он выпрыгивает и смешно щекочет нос.

Когда прекратили бить часы, какой-то человек уронил стакан, и он разлетелся на мелкие стеклянные брызги. «На счастье!» Она вздрогнула, и ей вдруг стало страшно: ведь их дом стеклянный, значит, тоже может разбиться.

А что, если какой-нибудь великан подумает, что их стеклянный дом — это его стакан и как возьмет, как ударит?

Потом ей разрешили покрутить ручку патефона. Она знает, как это делать. Она смотрит, как игла скользит по дорожкам, прорезанным на гладком, как ледяной каток, диске, и боится, что игла может поскользнуться и сорваться, как упала недавно она на коньках. Она знает, что иголка при этом делает ужасный, скрежещущий звук.

Но все хорошо, иголка плавно катится по диску.

Музыка поменялась, в